Взрослые люди - Марие Ауберт

сама-то не очень привычна к лодкам.

— Знаю! — кричу я, к горлу подступают рыдания.

— Она могла утонуть, — говорит Кристоффер. — Чем ты там занималась? Сообщения на телефоне набирала?

— На ней был спасательный жилет, — повторяю я.

— В спасательном жилете тоже можно утонуть, — заявляет Стейн, протирая очки. — Он дает ложное ощущение безопасности.

— Ты пила вино за обедом, так ведь? — спрашивает мама.

— Это было очень давно, — отвечаю я. — Боже мой.

— А еще я потеряла кроссовок, — сообщает Олея, — новый.

— Умница, — говорит мама, сначала я думаю, что это она обо мне, но нет, об Олее, она гладит ее по мокрым волосам.

Мы стоим полукругом вокруг Кристоффера и Олеи, я, мама и Стейн, все остальные смотрят на меня, они смотрят на меня, все четверо смотрят на меня, как будто ждут, что я что-нибудь скажу, но я молчу, я не знаю, что сказать. Я поднимаю голову, чтобы не расплакаться, белая стена дома, черепицы, стреха, там несколько лет подряд было осиное гнездо. Кристоффер встает и берет Олею на руки, говорит, что они пойдут снимут мокрую одежду, у Олеи стучат зубы. Он обещает угостить ее чем-нибудь вкусным, а она спрашивает, надо ли ей чистить зубы, он отвечает, что сегодня может этого не делать.

— Ты должна хорошенько извиниться, Ида, — говорит мама.

— Но я не специально, — отвечаю я.

Стейн поднимает брови, смотрит на меня и улыбается, я отвожу глаза.

Позже я заглядываю в комнату, где Кристоффер пытается уложить Олею спать. В помещении темно, я слышу, как они тихо переговариваются. Кристоффер встает с кровати и видит меня, подходит, и мы, стоя в дверях, перешептываемся.

— Думаю, тебе сейчас не стоит здесь находиться, — произносит он.

— Я просто хочу поговорить с Олеей, — отвечаю я.

— Она не хочет с тобой говорить. Прекращай.

— Я имею право поговорить с Олеей.

— Знаешь что?! — Кристоффер выходит в коридор и закрывает за собой дверь. — Это мы здесь семья. Не ты. В общем, я не буду передавать Марте всякие сплетни, подобно тебе, но ты, черт побери, должна понимать, когда надо отойти в сторону. Хорошо?

— Ты не хочешь этого ребенка, — почти шиплю я.

Он не отвечает, только мотает головой и возвращается в комнату. Я вижу лежащую в постели Олею, она встречается со мной взглядом и отворачивается к стене. Кристоффер садится на край кровати и смотрит на меня до тех пор, пока я не сдаюсь и не закрываю дверь.

* * *

Я ВЫНИМАЮ ОДЕЖДУ из шкафа в маленькой комнате, складываю вещи, лежащие на стуле, собираю книги и журналы, загружаю все в сумку. На улице смеркается. Сад необычайно красив вечером, кусты похожи на темных зверей или людей, какие-то забытые игрушки Олеи валяются на лужайке. Гамак покачивается на ветру, словно в нем кто-то лежал и только что встал. По фьорду медленно проплывают зеленые и красные фонари. Я смотрю на огни и кладу руку на низ живота, я пытаюсь понять, может ли там оставаться что-нибудь жизнеспособное, что-то, в чем может находиться жизнь, или же там все тихо, пустынно и мертво. Но, кроме прикосновения, я ничего не чувствую, только теплую кожу под ладонью. Завтра я попрошу кого-нибудь подвезти меня до автобусной остановки, маму или, может, Стейна, я вернусь домой, в свою квартиру, и побуду одна, почувствую, как одиночество обхватывает меня, я смогу смотреть телевизор и долго спать по утрам до тех пор, пока мне не надо будет выходить на работу, мне не придется разговаривать ни с кем из них, все затихнет.

Мама просовывает голову в дверь и спрашивает, чем я занимаюсь. Она тоже не стучится, как и Марта.

— Вещи собираю, — отвечаю я. — Хочу завтра уехать.

— Уехать? Но почему?

— Все равно нам скоро по домам. Просто хочу побыть немного в городе.

Мама стоит, сложив руки на груди, и разглядывает меня поверх очков для чтения, сейчас она очень похожа на Марту, и меня бесит, что она вот так стоит и вот так выглядит, стоит и переминается с ноги на ногу, а ведь ей не обязательно находиться здесь, от нее можно сойти с ума.

— В чем дело? — спрашиваю я.

— Что не так? — интересуется она; вся эта возня — почему все надо делать так медленно, я задыхаюсь от нетерпения.

— У меня все в порядке, — отвечаю я и выворачиваю свитер, прежде чем его сложить.

— Но ты так странно себя ведешь, — замечает мама.

— Неправда, — говорю я, как будто мне тринадцать, но, насколько я помню, когда мне было тринадцать, я ничего подобного не говорила, а вот Марта в пубертатном возрасте хлопала дверьми и поносила маму, устраивала концерты, когда ей не позволяли делать то, что она хотела, а я взрослела и только качала головой от того, какой невозможной была Марта. Я делала не больше того, что мне позволялось, утешала маму, когда Марта выделывалась или болела, я поддерживала ее, я остро ощущаю несправедливость по отношению к себе, меня никто не утешает, бедняжку, бедная я, никто меня не утешит, так дальше продолжаться не может, нельзя жаловаться на давно минувшие дни.

Мама складывает руки на груди и прислоняется к дверному косяку.

— Разве нельзя попытаться хорошо провести последние деньки? Разве ты не можешь постараться и сделать это?

Мне не удается разозлить ее. Никогда не удавалось. Я смотрю на сложенную в сумку одежду, руки опустились и кажутся глупыми и тяжелыми.

— Все наладится, когда Марта вернется, — говорит мама. — А завтра мы достанем гриль или еще что-нибудь придумаем…

Я киваю, чувствую, как сжимаются кулаки, у меня вот-вот потекут слезы.

— Ладно, — отвечаю я.

— Замечательно. — В голосе мамы звучит нетерпение, она похлопывает меня по плечу и уходит.

* * *

Я ЛЕЖУ В ГАМАКЕ под пледом и смотрю вверх, ночное небо светло, это летнее небо. В животе пусто, я слишком мало ела, у меня кружится голова. Я не просто расстроена, гамак медленно качается из стороны в сторону, я не просто расстроена. Я ощущаю руки и ноги по-другому, кровь сильными, резкими толчками разбегается по телу. А что, если ничего не будет так, как я задумывала. А что, если существует нечто помимо того, что я уже представляла себе. Нечто более обычное. Нечто более радостное.

Потом я слышу звук двигателя автомобиля, приподнимаюсь, хлопает дверца, раздаются шаги Марты по гравию, открывается входная дверь и сразу закрывается. Я слышу, что это она, у нее свой ритм. Сестры отлично это знают, думаю я: как ранить друг друга, как звучат шаги ночью в доме или на гравиевой дорожке на даче.

С