Взрослые люди - Марие Ауберт

том, чего не случилось, а может, мы и не станем об этом разговаривать, просто будем исподлобья поглядывать друг на друга весь день и знать, что мы кое-что чуть было не сделали, и, может, найдем предлог сходить вместе на пристань привести лодку в порядок. Сегодня вечером мы опять будем пить и останемся за столом, когда остальные уйдут спать, и тогда он скажет, что лучше бы мы были вместе, а я скажу, что так нельзя, что ему не следует так говорить, Марта моя сестра, мы не можем, но как мне лишиться этого, скажет он, ни с кем не могу разговаривать так, как с тобой, у нас совершенно особая связь, не понимаю, как я не замечал этого раньше. Меня раздувает от таких мыслей, от наслаждения, от страха, о, так нельзя, а почему бы и нет, кто знает, что нельзя, а что можно.

— Чем ты занимаешься, Олея? — спрашиваю я в основном для того, чтобы что-то сказать.

— Рисую, — отвечает она.

— Она делает открытку для мамы, — произносит Марта.

— Не надо было этого говорить, если вы задумали сюрприз, — замечаю я.

— Мама, ну скажи… — отвечает Марта и кисло улыбается.

— А ну-ка перестаньте обе, — говорит мама. — Все из-за дачи, да?

— Нет-нет. — Я беру Олею за руку, бросаю взгляд на Марту, но она лишь пожимает плечами. — Пойдем разбудим папу, Олея? — предлагаю я.

Олея открывает дверь в спальню и орет: «Папа-а!» Она очень старается.

— Это мои девочки? — отзывается Кристоффер хриплым, скучным голосом. Потом он видит меня, не здоровается, а просто поворачивается к Олее. Он раздет до пояса и опирается на локоть. Лицо у него гадкое. Такое ощущение, что мне не стоит всего этого видеть, я стою у дверного косяка, раскачиваюсь взад-вперед и чувствую себя полной дурой.

— А почему здесь так плохо пахнет? — спрашивает Олея.

Она усаживается на матрас и начинает подпрыгивать на нем.

— Потому что папа приболел, — говорит Кристоффер.

— Да? — скептически замечает Олея.

— Немножко, — отвечает Кристоффер. — Но я уже почти здоров. — Он заключает Олею в объятия и прижимает к себе, а она радостно визжит. — Ты ведь мой лучший друг? — спрашивает он наигранно строго, зарывшись лицом в волосы дочери и слегка потряхивая ее. — Ты ведь мой лучший друг?

— Не-е-ет! — кричит Олея и со смехом вырывается из его рук. — Это от тебя плохо пахнет.

— А ну скажи, кто твой лучший друг? — щекочет ее Кристоффер.

— Э-эх!.. — Олея делает вид, что погрузилась в глубокие раздумья, гримасничает и сильно склоняет голову набок. — Э-э… э-э… Ида! — внезапно выкрикивает она и указывает в мою сторону.

— Вот как, — смеется Кристоффер, поглядывая на меня. — Значит, ты обошла меня, ну спасибо.

— Обошла, — отвечаю я и тоже смеюсь.

— Выйди, пожалуйста, Олея, — просит Кристоффер и садится в постели. — Мне надо поговорить с Идой.

— По секрету? — спрашивает Олея.

— Нет, обычные дела.

— А зачем тогда мне выходить?

— Мы должны обсудить бабушкин день рождения.

— Я тоже хочу послушать.

— Мы хотим решить, что приготовить. Иди к бабушке и попроси у нее мороженое.

Олея обижается, громко топает и с треском захлопывает за собой дверь. Я думаю, не присесть ли мне на край кровати, но остаюсь стоять, он должен сам предложить мне сесть.

— Все слегка вышло из-под контроля, я про вчера, — говорит Кристоффер.

— Вот как? — Я делаю вид, что не понимаю его.

— Ну, во-первых, я напился. — Он трет глаза.

— Это точно, — отвечаю я со смехом, он не смеется.

— Ладно, — произносит он, сложив руки на груди.

Я пытаюсь не смотреть неотрывно. Волосы у него на руках растут пучками, на груди же они кучерявятся. Когда мы купались, Кристоффер не казался таким нагим, как сейчас, когда нас разделяет всего лишь одеяло. Я внезапно вспоминаю, как вчера лежала под этим одеялом.

— Но я помню, что сказал кое-что, чего говорить не стоило, — продолжает он. — У меня есть особенность вываливать слишком много информации по пьяни. Понимаешь, о чем я?

— Тебе надо было с кем-то поделиться, — отвечаю я.

Он посмеивается:

— Ну что же…

— Мне кажется, все было замечательно.

Я усаживаюсь на край кровати, кладу руку на одеяло и тут же понимаю, что этого делать не стоило, но уже не могу встать.

— Я просто должен знать, что все останется между нами, — говорит он, разведя руки в стороны, как будто что-то измеряя.

— Да. Разумеется. Можешь поговорить со мной, если понадобится.

— Лучше мне научиться помалкивать, когда пью, — отвечает он. Потом искоса смотрит на меня, тычет пальцем и улыбается, сжав губы. — Слушай, тебе надо научиться не лапать других, когда напьешься. Договорились?

— Что?! — Я чувствую, как холодный пот начинает собираться в подмышках и над копчиком.

— Ты поняла, о чем я. Этого, вот того самого, больше не повторится, да?

Я сижу молча, кровь пульсирует в голове и в ушах. Я не ухожу, и тогда Кристоффер смотрит на меня и произносит:

— Думаю, мне пора вставать.

— О. Да. Конечно.

Я выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь, голова вся взмокла от пота.

* * *

МЫ С МАМОЙ ОТПРАВЛЯЕМСЯ пешком к Хейе. В лесу сухо, камни под ногами покрыты пылью. Я приняла две таблетки парацетамола и снова проблевалась в ванной, стараясь шуметь как можно меньше, теперь я чувствую себя лучше. Эту дорогу я тоже знаю, знаю, как тропинка идет вверх по лесному склону мимо белого дома и подходит слишком близко к красному, знаю, откуда можно увидеть море, прежде чем снова углубиться в лес, знаю, как касается кожи тень от большой крутой скалы, похожей на тролля, — в этой тени всегда холодно, помню плоских жуков, которые проползали мимо моей головы, когда я стояла, прислонившись к скале, во время наших игр в прятки и пятнашки, помню лишайник и мох, которые я отрывала от камня, прислушиваясь к шагам преследователя, под ногти забивалась земля, и по вечерам мама оттирала мои пальцы щеткой. Сейчас мама идет по тропинке впереди, она шагает немного медленнее меня, но дело не в возрасте, она всегда так ходила — медленно ровно настолько, чтобы вывести меня из себя. Меня выводят из себя все, кто ходит слишком медленно или говорит слишком медленно, и мама, и Марта немного заторможенные. На маме — кепка, шорты до коленей и довольно новые кроссовки, волосы у нее поредели, на талии собрался жирок, а на ногах проступили вены.

— Иногда, приезжая сюда, я думаю о папе, — произносит она и поворачивается ко мне. — Странно. Это ведь моя дача. А ты думаешь о нем?

Я не отвечаю. В кустах раздается шум,