Тройная игра - Фридрих Незнанский

— А бумага у тебя какая-нибудь есть? — спросил, просто чтобы что-нибудь делать: знал, что иной раз самый идиотский вопрос может в корне изменить ситуацию.

— Бумага? — несколько удивился Кент. — А на кой она мне? Ты, похоже, до сих пор никак не въедешь в расклад. Я думаю, когда до конца въедешь — ты еще спасибо нам скажешь, что мы тебя от больших неприятностей избавили. Ну и спасибо своим легавым скажи, что разрешили нам фуры выгнать. А то было б у тебя неприятностей, если бы нашли наркоту, по самое не балуйся. Ты бы никогда уже не отмылся, старичок! А так, глядишь, и пронесет…

— А ты, значит, решил меня спасти? Вот оно что! Ну, блин, благодарствую!

— Тебя? Спасти? — искренне озадачился Кент. — Ну если честно, ты мне вовсе по барабану, у меня свой интерес. И вообще, давай-ка мы с тобой лучше завтра обо всем переговорим, а? А то ты еще, чего доброго, начнешь спрашивать, откуда в твоих говновозах наркотики взялись… а это сейчас совсем ни к чему… А так я к тебе с утра подъеду и обо всем перетолкуем, лады? Охранников мы твоих не трогали, заперли только, товар весь целый, так что, по-моему, вполне можно разойтись без базара. А если что — я завтра за все и отвечу, а? — Говоря все это, он напряженно следил одним глазом за тем, что делается возле ангаров. И только когда увидел отделившихся от общей массы парней с большими желтыми крафт-пакетами, успокоился. — Ну вот, и все проблемы на сегодня… Видишь, как ты ни брыкался, не хотел с нами в компанию войти, а все равно не избежал… Если сейчас скажешь, что все-таки надумал, — прямо с этой вот партии тебе процент и пойдет. А?

— Да пошел бы ты! Я ведь и тебе, и Никону все уже сказал, неужели не ясно? А если ты на словах не понял, могу жестами растолковать.

— Но-но, ты не очень-то, — серьезно отреагировал на угрозу Игоря Кирилловича Кент. — Я бы с удовольствием, да только, как видишь, мне сейчас не до тебя.

Сила была, конечно, за ним, братва уже вовсю прислушивалась к их разговору, который от начала до конца шел на повышенных тонах; бригада Кента, конечно, не могла не видеть их напряженных поз, не могла не уловить угрожающих тонов, становившихся все гуще от реплики к реплике.

Видно было, что Кентовы хлопцы уже как бы тяготятся этой непонятной задержкой, что все необходимое они уже сделали и теперь мечтают об одном — отвалить. Некоторые томились кучкой возле ворот, другие по одному исчезали в калитке — видно, шли к своим машинам, занимали заранее места…

— Да кончай ты кукситься-то, — сказал ему Кент. — Я вон с тобой как разоткровенничался — и то ничего. Больно много ты теперь знаешь, Игорь Кириллович, а это, сам понимаешь, нам никак не с руки… Или ты все же опять стыкаться со мной хочешь? Брось, давай до завтра, а? Ты устал, я устал, девочка твоя заждалась… А завтра на спокойную голову, может, до чего и договоримся… Лады?

— Лады, — кивнул ему наконец Игорь Кириллович, снова остро пожалев при этом, что взял с собой Лену. По крайней мере без нее мог бы хоть матом от души выругаться… И потом… потом, не дай бог, у этих идиотов, у Кентовых бандюков, хватит ума и ее записать в ненужные свидетели и приговорить, хотя она ни сном ни духом…

И Кент словно прочел его мысли.

— Ну а уж о том, что про всю эту заваруху тебе тоже лучше помалкивать, — об этом я тебе даже не напоминаю. — Он снова улыбнулся своей нехорошей улыбкой, выдающей в нем убийцу. — И ты ничего не видел, и промокашка твоя, и складские… Ну этим-то мои ребята уже все разъяснили… Так и скажешь, если кто спросит: ничего, мол, не видел, ничего не знаю. Ты — нам, мы — тебе, глядишь, может, и уживемся, а?

Кент многозначительно посмотрел на него и скрылся за воротами. И тут же завелся один мотор, второй, третий, послышался шум отъезжающих машин; минута-другая, и враз вокруг стало тихо, по-ночному безжизненно.

Игорь Кириллович на всякий случай подошел к воротам и выглянул в калитку. За воротами было пусто — как будто вообще ничего не происходило здесь еще минуту назад. Жестом он подозвал к себе бледного как смерть заведующего складом.

— Товар, что с этой партией должен был прийти, весь в наличии?

Тот быстро закивал головой, словно там, внутри, у него было какое-то для этого специальное устройство.

— Точно пока не скажу, но кажется, все на месте, ничего не взяли, Игорь Кириллович. Только пакеты какие-то, но это, мне кажется, явно не наше…

— Если хотите жить — никому об этих пакетах ни слова, поняли?

— П-понял… Они тоже говорили… Что это было, Игорь Кириллович? Что за ужас такой? Ведь они же не милиция, верно? Или я таки ошибся?

— Нет, вы не ошиблись. Они бандиты, которые каким-то образом использовали наши машины для провоза контрабанды. Но с этим надо разбираться всерьез, так, с кондачка, тут ничего не сделаешь. Поэтому еще раз: вы ничего не знаете, а тем более ничего сами не предпринимаете… Ну там в смысле выяснения подробностей… Никакой, упаси вас боже, самодеятельности. Поняли? — приказал он, возвращаясь к машине.

— Да-да-да, — снова, как болванчик, закивал ему вслед заведующий складом.

Долго ехали молча. Рухнуло все очарование этого вечера, испарилось бесследно. «Нет, но какие сволочи! — думал он. — Правдами-неправдами хотят вовлечь меня в свое черное дело!» Но он им не дастся. Поддаться этой братии — значит стать их рабом. Даже если ты будешь на самом верху их воровской иерархии, все равно ты перестанешь быть самому себе хозяином. Он даже ударил в сердцах по баранке.

— Что с вами, Игорь Кириллович? — испуганно спросила Лена.

«Отвезу ее домой. Зачем ее-то втравливать в это дело… хотя она уже и так… Зря я ее с собой потащил… Правильно ведь говорится: меньше знаешь — лучше спишь…»

Лена осторожно тронула его за руку, пытаясь отвлечь от тревожных мыслей, вернуть его себе.

— А чего этот… Баранка… Он на вас наехал, да? ОМОН какой-то, машины…

— Какая Баранка? — не понял Игорь Кириллович.

— Ну Баран, если Баранка не нравится. Это у меня папа всегда так про кое-каких людей говорит. Когда папа сильно ругать не хочет такого, он не придурком, не идиотом обзывает, а говорит: это, мол, Баранка. Папа мой в людях хорошо разбирается, не то что я….

Ни к чему ей было сейчас об этом Игорю Кирилловичу рассказывать, но, вообще-то, от отца она знала много всяких ругательных слов, каких девушке и знать-то не положено: в лексиконе отца какой-нибудь там «пидор гнойный» был даже не ругательством, а так… упражнением для разминки языка перед большим брехаловом. Но, понятное дело, ни о чем об этом она говорить не стала — не дурочка же…

Леночка впервые не попадала домой ночевать вовремя и изо все сил надеялась, что сегодня — точно уже не попадет. Она все это время сидела, как мышка, рассчитывая спрятаться за тонированными стеклами машины, думая только об одном: господи, лишь бы ничего больше не переменилось в его настроении…

И вдруг, словно это заклинание дошло до него, Игорь Кириллович сказал, не глядя на нее, но явно успокаиваясь:

— Все, порядок, две машины, как мы и говорили, здесь разгружать не будем. Завтра прямо с утра пойдут на Сходню…

Это значило, что он не забыл о ее предложении, о ее плане развития фирмы. Но даже и это было сейчас для нее не важно. Важнее всего казалось то, что должно случиться, не может не случиться между ними дальше.

Мельком подумала о родителях, которые конечно же будут волноваться. Если получится — позвонит от Игоря… Кирилловича. А не получится, ну что ж делать… когда-то ведь все равно надо начинать взрослую жизнь, это неизбежно. Пусть отец с матерью привыкают…

Все, что происходило с Леной Извариной в тот вечер, было таким необычным, будто оно происходило вовсе не с нею, а с кем-то еще — может, с какой-то героиней из кино, только не с ней. И эти страшные бандюки, и добрая Кузьминична, и красивый, как принц, Игорь Кириллович… Уж он-то, по мере того как дальше и дальше отдалялось все случившееся на складе, становился все сказочнее и сказочнее и — главное — все заметнее, все сильнее тянулся к ней.

И дом его тоже оказался сказочно красивым, она такие видела только на картинках в глянцевых модных журналах. Огромный, высокий, украшенный причудливыми башенками, весь освещенный, как рождественская елка, он за своим высоким ажурным забором показался ей маленьким государством, самостоятельно существующим внутри того огромного государства, в котором по совпадению жила и она. Этот ажурный забор отгораживал не просто двор — вокруг дома непонятным образом разросся целый парк: между огромными, столетними, растущими какими-то барскими аллеями деревьями пролегали дорожки, выложенные разноцветными каменными плитками, темнели клумбы, на которых, по позднему осеннему времени, уже не было цветов…

Только тут обнаружилось, что идет первый легкий снежок, таявший на лету. И лишь на бордюрах клумб да на бровках дорожек он задерживался, превращаясь в тонкие белые линии, будто специально нарисованные архитектором, создателем этого необычного для столицы двора.