Крушение - Рабиндранат Тагор

Приближалось полнолуние. Проснувшись однажды утром, путешественники увидели, что все небо заволокло громадами черных туч; ветер беспрерывно менялся; несколько раз начинал лить дождь, затем он переставал, и тогда снова появлялись робкие лучи солнца. На середине реки не осталось ни одного суденышка, а тем, которые еще не добрались до берега, грозила опасность. Девушки, приходившие к реке за водой, сегодня не задерживались у пристани… Временами по реке скользили зловещие отблески, проникавшие сквозь покров туч, и волны великого Ганга с шумом разбивались о берег.

Пароход продолжал свой путь.

При таких неблагоприятных обстоятельствах хозяйственные дела Комолы пошли хуже.

— Придется нам все приготовить сейчас, мать, — заметил Чокроборти, поглядывая на небо, — чтобы вечером не стряпать. Займись-ка тушеными овощами, а я пока замешу тесто.

Приготовление обеда в этот день заняло много времени. Ветер все крепчал, грозя перейти в ураган. Бурная река покрылась белыми гребешками, за тучами трудно было разобрать, зашло уже солнце или нет. Пароход бросил якорь раньше обычного.

Спустились сумерки, и только изредка через разрывы в тучах показывалась болезненно-бледная улыбка луны. Яростно выл ветер. Наконец, разразился ливень и начался ураган. Комола однажды уже испытала кораблекрушение, и теперь неистовство стихии заставляло ее дрожать от страха. Вечером к ней зашел Ромеш и попробовал успокоить ее.

— Не бойся за пароход, — сказал он, — ты можешь спокойно спать, Комола. Я рядом в соседней каюте и не скоро лягу.

Тут к дверям подошел Чокроборти.

— Не бойся, дорогая, — проговорил он, — отец бурь не посмеет тебя тронуть.

Трудно сказать, как велика власть отца бурь; но на что способна разыгравшаяся стихия, Комоле было слишком хорошо известно. Поэтому, подбежав к двери, она умоляюще сказала:

— Пожалуйста, посидите со мной, немного, дядя.

— Так вам, наверно, уже пора спать, — смущенно ответил Чокроборти.

Но, зайдя в каюту, увидел, что Ромеша там нет.

— Куда же делся Ромеш-бабу? — заметил он с удивлением. — Не ушел же овощи воровать, — это ведь не в его правилах!

— Это вы, дядя? — послышался голос. — Я здесь, в соседней каюте.

Заглянув туда, Чокроборти увидел, что Ромеш при свете лампы читает, полулежа в постели.

— Что же вы оставили жену в одиночестве? Разве не видите, что она боится? — обратился к нему старик. — Все равно книгой бури не испугаешь, лучше отложите ее и идите сюда.

Комола, не помня себя от охватившего ее страшного волнения, схватила Чокроборти за руку и прерывающимся голосом проговорила:

— Нет, нет, дорогой дядя, не надо, не надо!

Из-за рева бури Ромеш не расслышал этих слов, но удивленный Чокроборти быстро обернулся.

Ромеш отложил книгу и, войдя в комнату к Комоле, спросил:

— В чем дело, дядя Чокроборти? Кажется, Комола вас…

— Нет, нет, я позвала его, просто чтобы поболтать немного, — не глядя на него, воскликнула Комола.

Ей никто не противоречил, и, вероятно, она сама не смогла бы объяснить, что заставило ее все время повторять «нет». Этим «нет» она будто говорила: «Не думай, что меня надо успокаивать, нет, я не нуждаюсь в этом; не думай, что мне необходимо чье-нибудь присутствие — вовсе нет!»

Затем Комола обратилась к Чокроборти:

— Уже поздно, дядя, идите спать и посмотрите, как себя чувствует Умеш. Ему, наверно, очень страшно.

— Я вообще никого не боюсь, мать, — вдруг раздался голос.

Оказалось, что Умеш, кое-как закутавшись, сидел у ее двери.

Растроганная Комола выглянула из каюты.

— Боже мой, Умеш, зачем ты мокнешь под дождем? Сейчас же иди с дядей в его каюту, скверный мальчишка.

Вознагражденный за свое внимание таким обращением, «скверный мальчишка» покорно пошел за Чокроборти.

— Хочешь, я буду рассказывать тебе что-нибудь, пока ты не заснешь? — предложил Ромеш девушке.

— Нет, я уже засыпаю, — ответила Комола.

Нельзя сказать, чтобы Ромеш не догадывался о настоящем настроении Комолы, но настаивать не стал и, заметив на ее лице выражение оскорбленной гордости, тихо ушел к себе.

Комола была слишком взволнованна, чтобы спокойно лежать в ожидании сна, но все-таки заставила себя лечь в постель. Буря свирепствовала, волны вздымались все выше. Весь экипаж был на ногах; в машинном отделении то и дело раздавались звонки, это передавали приказания капитана. Под яростным напором ветра судно не могло держаться на одном якоре и стояло под парами. Комола поднялась и вышла на палубу. Дождь ненадолго перестал, но ветер, как раненый зверь, ревел и метался из стороны в сторону. Несмотря на густой покров туч, небо порой освещалось месяцем, являвшим свой искаженный страданием лик. Берега едва виднелись, и река тонула во мгле. Небо и земля, далекое и близкое, видимое и невидимое — все слилось в страшном вихре, и казалось, будто черный буйвол бога Ямы[35], пригнув рога и мотая головой, мчится в слепой ярости, в диком безумии.

Когда Комола увидела эту обезумевшую жуткую ночь, это мятущееся небо, в ее груди все задрожало от страха или от радости — неизвестно. Неудержимая сила, безграничная свобода, которая слышалась в гуле разбушевавшихся стихий, будила что-то в ее сердце. Этот охвативший все бунт привел в волнение чувства Комолы. Против чего восстает природа? Но разве расслышишь ответ в грохоте бури? Он так же неясен, как неясны Комоле тревоги ее сердца. Одно она сознавала: небо и земля кипят возмущением и поднимают свой гневный рокочущий голос, чтобы освободиться от невидимых, неосязаемых сетей мрака, лжи и обмана. Откуда-то из беспредельных просторов мчался ветер, бросая в черную ночь одно повторяющееся «не-е-ет!»

«Нет» — только этот упорный протест слышался ей в его реве, но против чего? Этого нельзя было сказать определенно, но только нет, нет, ни за что!

Глава тридцатая

Утром следующего дня ветер стал стихать, но волнение на реке еще не улеглось. Поэтому капитан не мог решит, сниматься ли с якоря, и тревожно поглядывал на небо.

Рано утром Чокроборти зашел в каюту Ромеша и застал его в постели, но приход дяди заставил Ромеша тотчас вскочить. Увидев сейчас юношу в этой каюте и припомнив события минувшей ночи, старик, наконец, решился спросить:

— Вы разве спали сегодня здесь?

— Какая скверная погода, — проговорил Ромеш, уклоняясь от ответа. — Ну, как вам спалось сегодня?

— Ромеш-бабу, — сказал Чокроборти, — вы, кажется, считаете меня глупцом и речи мои тоже недостойными внимания, но все же я вам скажу: над многими загадками пришлось мне ломать голову на своем веку, и большинство их я разрешал, но вас, Ромеш-бабу, я считаю самой трудной для себя загадкой.

На какое-то мгновенье Ромеш смутился и покраснел, однако, тотчас овладев собой, ответил с улыбкой:

— Но разве это преступление не поддаваться разгадке! Если бы мы с вами с самого детства изучали язык телугу, он все равно остался бы для нас трудным и мало понятным, тогда как для мальчика из Телинганы он прозрачен, как вода. Отсюда следует, что не надо осуждать того, что неизвестно. И не надейтесь, что если вы будете проводить бессонные ночи над непонятным знаком, то обязательно разгадаете его.

— Простите меня, Ромеш-бабу, — ответил Чокроборти, — я считаю, что было бы слишком самонадеянно с моей стороны даже попытаться разгадать человека, у которого нет со мной ничего общего. Но ведь на свете встречаются иногда люди, которые становятся тебе близки с первого взгляда. Да вот, ваша жена, например: спросите хоть этого бородатого капитана, он относится к ней, как к родной; я не назову его правоверным мусульманином, если он не подтвердит этого. Разумеется, очень трудно, когда при таком положении вещей ты вдруг сталкиваешься с загадкой вроде языка телугу. Подождите сердиться, Ромеш-бабу, сначала подумайте хорошенько над тем, что я вам сказал!

— Я уже подумал, — ответил Ромеш, — и вижу, что сердиться мне не стоит. Но сержусь я или не сержусь, причиняю вам огорчение или нет — все равно язык телугу все-таки останется непонятным языком телугу — таков жестокий закон природы. — И Ромеш тяжело вздохнул.

Теперь он уже стал колебаться и не знал, ехать ему в Гаджипур или нет. Сначала он думал, что для устройства в чужом городе знакомство со стариком может оказаться полезным. Но теперь увидел, что в этом есть свое неудобство. Расспросы и толки о взаимоотношениях его с Комолой могут быть гибельны для репутации девушки. Лучше ему поселиться там, где у них совершенно не будет знакомых и никто не станет задавать вопросов.

За день до прибытия в Гаджипур Ромеш сказал Чокроборти:

— Знаете, дядя, я считаю, что Гаджипур не подходящее место для человека моей профессии, поэтому я решил, что лучше сойти в Бенаресе.

Уловив в тоне Ромеша решительные нотки, старик, смеясь, проговорил: