Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

другой рассказ: «Диана». И… мечтаю привезти их все к тебе… на суд. Сережа опять в Париже. Уехал на автомобиле… по большим делам. Если удастся, то… он — молодцом будет. Огромных размеров дело. Дай бы Бог! Была я на вечере Beatris, — чудесно она танцевала. А всю последнюю неделю мучилась я мигренью, даже лежать пришлось. И все время была во сне. Отчаянное состояние. Сегодня первый день, что я опять сама-собой. Давно так не бывало: будто не была на земле, а в каком-то мире сна. Потому и тебе давно не писала. Зато сегодня вся горю желанием работать. Сейчас же принимаюсь за машинку. И… очень манит меня мой следующий «цикл»… клинический. А все еще и с первым не управлюсь. Еще два образа-этюда просятся на сцену. Надо. Рисунки замолчали. Пока уснули. Я рада, т. к. могу всецело отдаться моим рассказам. Целую тебя, мое солнышко и обнимаю нежно. Оля

[На полях: ] Зачем тебе нужно знать где Woerden? Не напишу, т. к. предполагаю, что ты послать чего-то хочешь. Не надо, мой дружок! Я знаю, как ты ко мне!

Зачем ты обо мне так лестно отзывался? Мне неловко.

194

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

9. I.48

Светлая Ольгуна, ты необычайна, единственна! Целую сердце твое. Это Рождество стало для меня таким лучезарным — Тобою, моя радость! Розы твои — сама ты. Они девственно-свежи и сегодня, — на третий день Рождества. Вон они, _ж_и_в_ы_е, яркие, — в полной силе, между двойных рам. Они освещают меня, и вся комната — твой свет.

25 дек. (7 янв.), без 20 мин в 10 ч., когда я, выпив кофе, это petit déjeuner[255], — с 2 теплыми булочками, медом, маслом, отличным молоком, собирался ехать в церковь (5 мин. от меня tramway[256]), девушка принесла цветы — твой ранний поцелуй, — во — Имя Света Разума… и — Сердца. Сияли розы, и все кругом. Я сейчас же сказал — обрезать кончики и поставить в вазу. Хрустальная ваза как раз поместилась между рамами. В комнате очень тепло и сухо, и розы быстро истомились бы, если бы не это укрытие — влажность-свежесть. И вот они живут. И я живу ими — тобой. Я понес эту _ж_и_з_н_ь_ во мне — в церковь, весь праздничный и обновленный. И этот день Рождества был для меня весь наполнен счастьем, сознанием — что ты со мною. Голубка Оля, — нет слов у меня: они утонули в сердце, и я несу их чутко-нежно, — священно.

Эти рождественские цветы твои осветили, кажется, весь pension. И я не мог удержаться, чтобы не сказать на восхищение видевших: «это привет к Рождеству Христову — писателю от самой чуткой русской женщины!»

Мой друг генерал Ознобишин не мог скрыть своего восхищения. И я, в неудержимом чувстве, сказал: «если бы мой друг Olga была здесь, она покорила бы и закрыла всех своею неизъяснимой красотой сердца, ума и… всего, что в ней, в телесном и душевном образе!»

Я знал, что весь я сиял и был «в ударе» — весь этот День Рождества. После обедни обедал у настоятеля — человек 15 — и… был оживлен — пел соловьем! И… кажется, очаровал всех853. Да. В 5 ч. были с генералом на семейной елке у Ю. И. Лодыженского854, правой руки Dr. Theodor’a Auber’a, председателя Комитета международного по осведомлению мира — что такое большевизм855. И там я — пел. Была груда подарков, и я получил образ-репродукцию из коллекции кондаковского собрания.

В это воскресенье будет большая елка (для взрослых, в 3 ч. — для детей), где я буду минут на 20 читать из «Няни».

Ты как бы влила в меня силы. Вчера, после обеда-ужина в pension’e прошел слух, что черт унес-таки грязную душу всеубийцы — Сталина. Точно еще не знаю, сейчас 9 ч. утра, газет не видел еще.

Не могу оторваться от тебя. Никакого «вечера» делать не собираюсь, а писал тебе — чтобы завлечь тебя. Свидимся ли?

О, моя радость! моя голубка, моя сила и свет! Да будешь ты благословенна! Преклонившись, целую твои руки.

Твой Ваня

Сейчас еду по делам: в банк, получить по чеку (девизному, для путешествия, все еще не взял, не осуществил свое право на 150 швейцарских франков). Еще — получить tickuets d’alimentation[257], и здесь они: на хлеб, сахар, масло, молоко. Отдал в починку твое стило и еще… _н_а_д_о. О, какая ты! И как я счастлив, что ты _е_с_и!

195

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

13. III.48 Суббота, 5 ч. вечера

Дорогая моя Олюша, уж не знаю, как и быть… как бы безвыходность. И в этом — _к_р_а_й_н_е_м! — случае к тебе прибегаю. И стеснительность некую чувствую, в праве ли я так делать… — _в_д_р_у_г_ пришло в голову! Выхода не вижу, но… и при этой «безвыходности» — смущен. Вот в чем дело. Цюрихские «связи», через Ивана Великого, через его американских друзей миссис и мистера Барейс, людей очень состоятельных, — оказались бессильными. Дело в том, что «гостевая», туристическая, виза ныне сведена к 3 мес. Могут _т_а_м, в Америке, продлить ее на столько же, вместо недавнего срока — 6 мес. плюс 6 мес., продления. И я решил хлопотать о постоянной визе. Ибо по истечению срока «гостевой» визы, — 3 мес. плюс еще 3 мес., — мне бесповоротно пришлось бы уезжать, в Канаду или в Мексику, на какой-то срок, и снова хлопотать о… туристической визе. Вот я и положился на Ивана Александровича и его друзей. Послал ему документы, «ручательства» — афидевиты[258], и он просил Барейсов похлопотать. Мистер Конрад Барейс лично был у цюрихского генерального американского консула, от которого зависит выдача постоянной визы… «афидевиты» признаны исключительно надежными, «блестящими», — от Пушкинского фонда856, от Общества св. Владимира857 и от моего нью-йоркского издателя Дёттен858. Но… генеральный консул _н_и_ч_е_г_о_ тут не может. Мистер Барейс беседовал с ним «целый час»… — ничего не вышло: русская квота заполнена, закрыта на… полтора года. Я родился в Москве и потому ко мне могла быть применена только русская квота, хотя я и «нансеновец»… ныне, как я сказал, _з_а_к_р_ы_в_ш_а_я_с_я. Генеральный консул сказал, что «туристическую визу» мне должен выдать женевский консул. Но это меня не устраивает. Я написал в монастырь, епископу859, прося содействия. Но боюсь, что и тут ничего не выйдет. Остается мне — или вернуться в Париж, или — проситься в Канаду, куда едут Земмеринги. Да еще — поедут ли? Что я буду делать в неведомой Канаде? Мне важно, для