Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Какой невероятно верный глагол подобран! Гул артиллерийской пальбы во время продвижения к источнику звука – разбухает! Но использовано не слово «разбухал», а именно «пухнул», созвучное с «бухнул», «бахал».

А беспримерной ёмкости эпизод, когда казаки входят в селение, опасаясь засады?

«Прохор Зыков – поближе к Григорию. Лошади их шли рядом. <…> Въехали хищниками, – так в голубую зимнюю ночь появляются около жилья волки, – но улицы пустовали. Одуряющая висела тишина. Из раскрытого окна одного дома послышался наивный бой стенных часов, звук их лопался выстрелами, и Григорий заметил, как сотник, ехавший впереди, дрогнул, судорожно лапнул кобуру револьвера».

Зыков, уверенный, что Мелехов удачлив, почти жмётся к нему. Сравнение с волками – предельной зрительной точности! И снова отличный глагол – не «схватил», не «потянулся», а именно что огромной рукой «лапнул»: тут же догадавшись, что ошибся и зря напугался.

Откуда Шолохов поднабрался такого умения описывать и понимать всё с войной связанное?

Автор первых блистательных повестей о Гражданской войне – Всеволод Иванов – нигде не воевал, хотя был в самой гуще событий: подсмотрел, наслушался, впитал. И выдал «Партизанские повести».

Леонид Леонов в Гражданской участвовал по касательной. Сначала попал в Архангельске в белые офицеры, но, когда поручик Леонов явился к исполнению служебных обязанностей, фронт уже рассыпался. Из Белой армии Леонов пошёл в Красную, но там работал журналистом, в атаки не ходил и едва ли хоть раз стрелял. Однако написал и «Барсуки», и «Взятие Великошумска».

Автор великой эпопеи «Хождение по мукам» Алексей Николаевич Толстой в годы Первой мировой работал военкором, но в Гражданской никак не участвовал – а поди ж ты: баталистом был преотличным.

Время их насыщало – сотни встреч, знакомств, разговоров.

Шолохов с детства жил, по сути, в среде военной, где служили и воевали большинство мужчин. Ещё ребёнком попадал под бомбёжки, наблюдал перестрелки, сшибки. С юности отлично владел стрелковым оружием, теоретически знал основы сабельного и штыкового боя. Неоднократно рискуя жизнью, находился в самой гуще противостояния советской власти и повстанцев на Дону.

А когда личный опыт накладывается на опыт мудрого сердца и на личностные безусловные качества – получается тот самый Шолохов, которого увидели в первые же месяцы 1941-го: прирождённый солдат.

В Отечественную Шолохов имел неоднократный опыт прямого участия в боях. Полковничьи погоны не просто так носил.

Да, война гнусное дело, но она снова пришла, и он оказался к ней готов.

Военные не должны любить войну. Как врач не может любить болезни. Военные войну работают.

В неоконченном рассказе «Матвей Калмыков» Шолохов так и пишет об этом: «Руки и ноги его ныли, мокрая от пота рубаха прилипла к спине, и во всём теле было такое ощущение, будто он долго и тяжело работал. “Вот она, оказывается, какая тяжёлая, эта проклятая война! Будто десятинку выкосил или стог сметал”…».

Шолохов был военным в самом высоком смысле.

И в том числе поэтому он – один из главных баталистов не только в русской, но и в мировой литературе.

Только воин мог бы написать так: «Григорий выпрямился в седле, жадно набрал в лёгкие воздуха, глубоко просунул сапоги в стремена, оглянулся. Сколько раз он видел позади себя грохочущую, слитую из всадников и лошадей лавину, и каждый раз его сердце сжималось страхом перед надвигающимся и каким-то необъяснимым чувством дикого, животного возбуждения. От момента, когда он выпускал лошадь, и до того, пока дорывался до противника, был неуловимый миг внутреннего преображения. Разум, хладнокровие, расчётливость – всё покидало Григория в этот страшный миг, и один звериный инстинкт властно и неделимо вступал в управление его волей».

Поразителен в шолоховском случае не только изобразительный его дар, но именно доскональное знание темы. Оно явлено и в «Тихом Доне», и в «Донских рассказах», и в «Они сражались за Родину». Притом что это были две, вернее даже три совсем разные войны, и русских аналогов, когда один и тот же автор дал соразмерной силы сцены боёв и Первой мировой, и Гражданской, и Отечественной, пожалуй, нет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Есть Хемингуэй, давший мощные картины тех же мировых войн. И это славное и символическое соседство: бывали времена, когда Нобелевские премии давали подчёркнуто маскулинным писателям, описывавшим не только жертв – но и героев.

* * *

То, что Шолохов отлично знает о чём пишет, видно с первых же зарисовок войны, появляющихся и на страницах «Они сражались за Родину», где Стрельцов вспоминает совсем недавнее: «А потом – бой с мотопехотой противника, выход из полуокружения, губительный огонь с флангов, срезанные осколками подсолнухи, пулемёт, зарывшийся рубчатым носом в неглубокую воронку, и убитый пулемётчик, откинутый взрывом, лежащий навзничь и весь усеянный золотистыми лепестками подсолнуха, причудливо и страшно окроплёнными кровью…»

Это – Шолохова глаза, его меткая память. Какое меткое слово найдено: лепестки подсолнуха окроплены «причудливо».

Все весьма подробные сцены боевой работы Лопахина и Александра Копытовского выписаны с таким тщанием и знанием предмета, словно Шолохов сам с противотанковым ружьём (ПТР) прослужил месяц-другой.

Даже самый мимолётный разговор бойцов, когда Копытовский сетует напарнику: «А заорал-то на меня, ну натурально козлиным голосом: “Патроны готовь!”. Как будто я без тебя не знаю, что мне надо делать…» – выдаёт психологическую наблюдательность автора.

В сцене поединка Лопахина и фашистского самолёта (из ПТР действительно неоднократно удавалось сбивать бомбардировщики) меняются даже характеристики голоса бойца.

«– Патрон! – клокочущим голосом крикнул он»: Лопахин обвыкается к любой опасности и уже не «по-козлиному» кричит, а «клокочуще», как хищник, а не жертва.

И далее: «По каске, по униженно согнутой спине Лопахина, как крупный град, с силой забарабанили комья вздыбленной и падающей земли, в ноздри вторгнулся и захватил дыхание едкий металлический запах сгоревшей взрывчатки».

Здесь снова всё замечательно схвачено: и «униженно» согнутая спина, и звук падающей земли, напоминающей град, и «едкий запах» взрывчатки.

«Бомбы часто рвались вдоль линии окопов, но значительно большее число взрывов гремело позади окопов, в школьном саду. Лопахин, пересилив себя, поднял голову, сквозь мутно-бурую пелену взвихрившейся пыли увидел слева взмывавший в голубое небо самолёт, различил даже свастику на хвосте его и разогнулся словно пружина, в бешенстве скрипнув зубами, снова припал к ружью.

– Бей же его, стерву! Бей скорее!.. – лихорадочно дрожа, кричал на ухо Сашка.

“Ю-87” резко снижался, поливая жёлтые гнёзда окопов огнём изо всех своих пулемётов. Навстречу ему, яростно захлёбываясь, бил ручной пулемёт сержанта Никифорова, часто щёлкали винтовочные выстрелы, дробно и глухо, сливаясь воедино, стучали очереди автоматов. Лопахин выжидал. Он неотрывно наблюдал за самолётом, снижавшимся с низким, тягучим и нарастающим воем, и в то же время слух его невольно фиксировал все разнородные звуки огня: и обвальный грохот фугасок, сыпавшихся в школьном саду возле огневых позиций зенитной батареи, и частые удары зениток, и заливистые пулемётные трели. Ему удалось различить даже несколько выстрелов из противотанковых ружей. Очевидно, не он один охотился с противотанковым ружьём за обнаглевшим пикировщиком».

«На втором заходе кипящая пулемётная струя, подняв пыльцу, начисто сбрила у переднего бруствера окопа низкий полынок, краем захватила и насыпь бруствера, но Лопахин не пошевельнулся».

Не хочет уже с униженной спиной встречать врага. Смотрит, как зверь на добычу.

«– Нагнись! Прошьёт он тебя, шалавый! – громко выкрикнул Сашка.

– Врёшь, не успеет! – прохрипел Лопахин…»

Здесь Лопахин невольно воспроизводит чапаевскую фразу из фильма 1934 года: «Врёшь, не возьмёшь!» – потому что и Лопахин, и Шолохов, и все советские люди этот фильм видели.