На день погребения моего - Томас Пинчон

слышал — эти волны издалека, путешествующие бесконечно, летящие сквозь холодный и темный Эфир. Без правильной концентрации полезных ископаемых в вашему мозгу вы можете прожить жизнь и никогда их не услышать...

  — Не хотелось вас перебивать, но как вы сюда попадаете?

  — Вы не слушаете, Кит, пожалуйста, сейчас это для вашего же блага.

  — Как отнятие моих денег.

  — «Ваших» денег? С каких это пор они ваши?

  — Мы заключили сделку. Ваши люди не соблюдают договоренности?

 — Ничего не знаю о соблюдении договоренностей, избавлю вас от нотаций, но могу вам рассказать, что значит быть купленным и проданным, и о связанных с этим обязательствах.

— Вам следовало бы знать.

— Понимаете, мы думали, что вы это знаете. Считали вас умным парнем. Слишком многого ожидали.

— Раз Вайб отказался от своего слова, значит, что-то изменилось. Что изменилось, Фоули?

— Вы были нечестны. Кое-что знали, но не сказали нам.

 — Я был нечестен? — это была прогулка по лезвию бритвы, и Кит чувствовал, что не очень твердо стоит на ногах. Он взял сигарету и закурил. — Что вы хотите знать? Спрашивайте о чем угодно.

 — Слишком поздно. Позвольте попросить одну?

   Кит протянул ему пачку.

— Вы преодолели столь большое расстояние только для того, чтобы угрожать мне, Фоули?

— Мистер Вайб сейчас находится в турне по Европе и велел мне к вам заглянуть.

— Зачем? Он выбросил меня из своей жизни, это ограничивает неформальное общение.

— Это научный интерес шефа, понимаете: как человек отреагирует на филантропию наоборот, когда благодеяние отнимают, вместо того, чтобы вручить? Он разозлится? Расстроится? Впадет в отчаяние? Предастся мыслям о самоубийстве?

 — Скажите ему, что я счастливее, чем муха в туалете.

  — Не уверен, что ему захочется это слышать.

  — Значит, придумайте что-нибудь. Что-то еще?

  — Да. Как мужчине развлечься в этом городе?

Убедившись, что Фоули ушел, Кит нашел бутылку пива, открыл ее и поднес к своему мрачному лицу, отражавшемуся в оконном стекле.

— Вдали от Геттингена жизни не существует, — процитировал он девиз со стены Пивного погребка, а спустя несколько минут — девиз своей семьи: «Помни, что можно напиться в хлам и водой».

Было не похоже, что начался выходной, вообще было не похоже, что еще в силе какой-нибудь календарь. Тем не менее, когда город поглотили сумерки, Кит быстро вышел на улицу, где его поймала небольшая группа однокурсников.

—  Zum Mickifest! Komm, komm! На Микифест, идем, идем!

Излюбленным препаратом здешних студентов-математиков был хлоралгидрат. Рано или поздно, над какой бы задачей они ни бились, по ночам их начинала мучить бессонница, они начинали принимать седативные таблетки, чтобы уснуть — сам тайный советник Клейн был большим сторонником этого снадобья — и вдруг неожиданно наступал эффект привыкания, они узнавали друг друга по побочным эффектам: заметному высыпанию красных угрей, известному как «дуэльные шрамы хлораломании». Субботними ночами в Геттингене всегда проходила как минимум одна хлоралгидратная вечеринка, или Микифест.

Это было особое собрание, можно сказать — лихорадочно оживленное. Люди болтали бездумно, часто — сами с собой, кажется, не делая пауз для дыхания, или лежали, задрапировавшись, в приятном параличе на различных предметах мебели, или, под конец вечеринки, растягивались на полу под глубоким наркозом.

— У вас в США продают таблетки «K.O. Тропфен»? — поинтересовалась милая барышня по имени Лотхен.

— Конечно, — ответил Кит, — их часто добавляют в напитки, обычно — с преступными целями.

— И не забывайте, — объявил Готлиб, делая длинные паузы между словами, — если перевернуть английское слово «каламбур», получится... «und».

   Кит прищурился, ожидая, когда до него дойдет эта мысль. Наконец:

 — Я...не уверен, что на самом деле...

— Теоретико-групповые утверждения, — начал медленно объяснять Готлиб, — для начала...

Кто-то закричал. Все медленно оглянулись по сторонам и начали добираться в кухню, чтобы увидеть, что случилось.

 —  Он мертв.

  — Что значит мертв?

  — Мертв. Взгляните на него.

— Нет-нет.-нет, — Гюнтер раздраженно мотал головой, — он это делает всё время. Хамфрид! — крикнул он в горизонтально расположенное ухо математика. — Ты снова отравился!

Хамфрид издал пугающий хрип.

— Сначала нам нужно его разбудить, — Гюнтер огляделся по сторонам в поисках хозяина квартиры. — Готлиб! Wo ist deine Spritze, где твой шприц?

Пока Готлиб искал шприц, кажется, являвшийся стандартным аксессуаром таких сборищ, Гюнтер пошел на кухню и нашел там кофейник, который поставили охлаждаться именно для таких случаев. Хамфрид начал что-то бормотать, но не по-немецки, фактически — на каком-то языке, который никто в комнате не опознал.

Готлиб принес огромный шприц из какого-то помятого и тусклого серого сплава со штампом «Собственность Берлинского зоопарка» и «Streng reserviert für den Elefanten!» (Предназначено строго для слонов), и прикрепил к нему длинную черную насадку.

 — О, спасибо, Готлиб, теперь помогите мне кто-нибудь его перевернуть...

  — Я живу с этой ролью, — сказала Лотхен.

Хамфрид, глаза которого открылись достаточно широко для того, чтобы увидеть шприц, закричал и попытался уползти.

 — Сейчас-сейчас, соня, — весело проворчал Гюнтер, — что тебе нужно — так это хороший черный кофе, который тебя оживит, но мы не собираемся заставлять тебя его пить, не так ли, чтобы он вылился на твою рубашку, мы убедимся, чтобы всё попало по назначению...

Те, кто еще не спал, начали собираться вокруг, чтобы поглазеть — Кит знал, что это тоже обычная часть Микифеста. Монолог Хамфрида стал еще энергичнее, словно он знал о своей аудитории и о своих обязанностях конферансье. Готлиб и Гюнтер уже стянули с него брюки и пытались ввести огромную насадку в его прямую кишку, споря о вопросах методологии. На кухне кто-то готовил рвотное средство из горчицы и сырых яиц.

Если кто-то надеялся этой ночью изучить тайны смерти и воскрешения, его постигло разочарование.

  — Всего лишь рвота? Вы не дадите ему стрихнин?