Кристина - Памела Джонсон

Был вечер первого января, холодный, мокрый вечер нового года. Мы сидели вокруг стола — Эмили, Каролина и я.

Бокал сразу же начал прыгать с какой-то жуткой резвостью. Это было так заметно, что мне пришлось снова напомнить себе, что я не верю во все это.

— Кто здесь? — Шепот Эмили повис в воздухе, словно дымок от сигареты. Ответ последовал сразу же, продиктованный ее волей: «ГОРАС».

— Горас! Ты хочешь мне что-то сказать?

Бокал споткнулся, замер.

Каролина шепнула мне на ухо (ей не удалось сказать мне этого раньше, ибо не успела она войти в дом, как Эмили сразу же усадила ее за эту ужасную игру):

— Выхожу замуж через месяц. Все будет очень тихо.

— Горас! Ты что-то хочешь сказать мне, дорогой?

И вдруг бокал задвигался, уверенно, как прежде, подталкиваемый мною, хотя я и не сознавала, что мои пальцы нажимают на него.

«ПРЕКРАТИ ЭТУ ЧЕРТОВЩИНУ».

Эмили вскрикнула. Она была так потрясена, что, отпустив бокал, нечаянно задела его пальцем. Он вырвался из круга букв, перелетел через край стола, упал на ковер и, откатившись к каминной решетке, разбился вдребезги. Эмили истерически разрыдалась. Каролина вскочила и зажгла свет. Мы с ней стояли, щурясь от яркого света, чувствуя смущение, неловкость, странный стыд и огромное облегчение.

— Послушайте, миссис Джексон, — промолвила Каролина, — это случайность. Кроме того, это ведь игра. Право, всего лишь игра.

— Я никогда больше не буду играть в нее, — рыдала Эмили, — никогда.

Она оттолкнула нас и, шатаясь, вышла из комнаты. Мы слышали, как она возится на кухне, готовя чай. Стук чайной посуды не мог заглушить ее громкие судорожные всхлипывания. Мы с Каролиной переглянулись.

— Я бы не трогала ее, — сказала Каролина.

На следующий день Эмили была прежней, ровной и безразличной, как всегда.

Три дня спустя пришло письмо от Нэда Скелтона, в котором он выражал уверенность, что мне доставит удовольствие поездка за город в воскресенье. Он не спрашивал, согласна ли я; он просто уведомлял меня, что в половине третьего заедет за мной в машине.

Моя первая мысль была не о Нэде, а о том, что мне надеть. Она заглушила все остальное. Я снова обносилась: за это время мне удалось скопить ничтожно мало. Потратить все на новое платье или на новую шляпку и сумочку? Черный цвет подойдет ко всему, а у меня есть все основания носить черное. (Серого пальто, в котором я ходила на службу, по мнению Эмили, было вполне достаточно для траура. Она не забыла шутливую угрозу отца — если после его смерти она оденется в черное и станет похожей на ворону, его призрак будет преследовать ее. Сознавая, что гораздо лучше чувствовала бы себя в настоящем трауре, Эмили, однако, скрепя сердце, носила коричневый свитер, чтобы умилостивить тень отца.) Что же надеть? У Каролины есть меховая горжетка; если бы она согласилась дать ее мне.

Я показала письмо Эмили, которая прочла его без особого интереса, однако сказала:

— Да, да, поезжай, милая. Ты молода. Ты не должна хоронить себя в этом мертвом доме.

— Да нельзя же все время думать об этом! — запротестовала я, чувствуя, как к сердцу подкрадывается холодок.

— Ну, конечно, дорогая. Это так глупо с моей стороны. Бедный Горас всегда был таким жизнерадостным, не правда ли? Тебе будет полезно проветриться.

Глава XIII

В воскресенье выпал снег. Он лег твердой корочкой из черных и серебряных бисеринок вдоль изгородей из бирючины, прилип белыми лишаями к крышам домов, слежался, твердый как сталь в сточных канавах. Небо было белым и холодным; за ним где-то пряталось солнце, которому так и не суждено было проглянуть.

Убрав со стола обеденную посуду, я поднялась в свою комнату, чтобы переодеться. Каролина дала мне меховую горжетку. У меня была новая черная шляпка. Я чувствовала себя уверенной и взрослой, пока не увидела в окно маленькую, яркую, как божья коровка, спортивную машину, остановившуюся у подъезда. Тут я вдруг растерялась и испугалась. Сердце торопливо застучало. Я знала, что покраснела до неприличия и не смогу теперь поздороваться с Нэдом так, будто ничего не произошло.

Я видела, как он вышел из машины и, не спеша, с присущим ему птичьим изяществом, поднялся на крыльцо. На нем было пальто из верблюжьей шерсти и коричневая фетровая шляпа. У входной двери раздался звонок. «Пусть подождет!» — сказала я себе. Но отдавая себе это категорическое приказание, я уже бежала вниз открывать дверь. На площадке я остановилась, ибо Эмили опередила меня. Она открыла Нэду дверь и что-то сказала ему своим тихим невыразительным голосом. Непринужденно, с улыбкой в голосе он ответил ей и, подняв глаза, увидел меня.

— Хэлло! Кажется, я приехал вовремя. Вы уже готовы.

Мне стоило усилий встретиться с ним глазами. Я увидела, что под тяжелыми веками прячется доброжелательная улыбка, ободряющая, немного лукавая, словно он собирался поделиться со мной какой-то тайной.

— Мы с вашей тетушкой уже познакомились.

— Когда же? — От волнения я потеряла способность соображать.

Он показался мне таким немолодым; он был намного старше всех моих друзей, и честь, которую он мне оказывал, приглашая на прогулку, была слишком велика. Я почувствовала себя до того жалкой, что даже разозлилась на себя за это. И мне вдруг захотелось затеять с ним ссору.

— Только что, конечно. — Он спросил у Эмили, доверяет ли она его умению водить машину, имея в виду, разумеется, доверяет ли она ему меня.

— Не задерживайтесь слишком поздно, — робко пролепетала Эмили, помня, что несет за меня ответственность.

— Не задержимся. К вечеру должно подморозить. Ровно в семь я доставлю ее домой. Едемте, Кристина, — сказал он и, взяв меня за руку, повел беззащитную в свой чужой мне и неведомый мир.

Когда он подсаживал меня в машину, мне вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь из моих друзей увидел меня в эту минуту и рассказал Айрис. Ее молодые люди были такие юные и неопытные. Меня всегда удивляло, что она, актриса, продолжает флиртовать почти со школьниками.

Нэд сказал, что повезет меня в сторону Хайндхэда[17].

— Вы знаете эти места?

Я покачала головой.

Какое-то время он вел машину молча, а я старалась украдкой разглядеть его птичий профиль, настороженный, привлекательный, но какой-то недовольный.

— Не думаю, чтобы вы вообще многое знали.

Это опасные слова, слова обольстителя, подумала я в панике. Что, если он захочет поцеловать меня, но не так, как это сделал бы кто-нибудь из моих друзей, даже Дики Флинт, которого все считали парнем не промах? «Так целуются только во Франции», — как-то объяснял мне Лесли таинственным и испуганным голосом, каким он всегда говорил о подобных вещах. «Ни один порядочный мужчина не отважится на такой поцелуй. Уважающая себя девушка непременно даст ему пощечину». Затем его голос падал совсем до шепота: «Это своего рода знак».