Кристина - Памела Джонсон

Он ждал меня (как я молила бога, чтобы, отчаявшись, он ушел!), спокойный и приветливый, словно мы с ним были давние друзья и я пришла ровно в назначенный час.

Он даже не стал слушать моих извинений.

— Вы пришли, и это главное, — успокоил он меня.

Я не знала, что обеденный зал ресторана находится в подвале. Когда он ввел меня в маленькую кабину лифта, спрятанную за решеткой из позолоченных чугунных гирлянд, мне показалось, что я спускаюсь в преисподнюю. Я не могла вымолвить ни слова, и колени у меня подкашивались.

— Как вас зовут, кроме Джексон? — спросил он, когда мы шли сквозь жаркое золотистое марево зала, лавируя между столиками, украшенными букетами роз, гвоздик, лилий.

Я сказала.

— Какое красивое имя! — воскликнул он. — Такое красивое, что мне, пожалуй, совсем не надо звать вас Энди, что я непременно бы сделал, если бы вас вдруг звали мисс Ефимия Джексон.

Я была слишком парализована страхом, чтобы понимать даже простые шутки. Я сообразила, что он шутит, однако это лишь усугубило мое замешательство, ибо теперь я боялась, что, поскольку я лишь слабо хихикнула в ответ, он сочтет, что я совсем лишена чувства юмора.

Вдруг я увидела узкое византийское лицо и две худые руки, сложенные словно для молитвы. Они ясно возникли передо мной из застилавшего все тумана: они чего-то хотели.

— Ваше пальто, мадам? — пробормотало лицо.

Четким голосом, обращаясь к мистеру Дьюи, я сказала:

— Я не буду снимать пальто. Я ужасно боюсь холода.

Воцарилось довольно продолжительное молчание, во время которого я вдруг ощутила, что температура в зале не уступает температуре турецких бань.

— Вы уверены, что не хотите снять пальто? — спросил мистер Дьюи тоном неподдельного изумления.

— Я так привыкла, — ответила я. — Даже дома я часто не снимаю его.

— Понимаю, — сказал он.

Он заказал все сам; да я и не смогла бы помочь ему в этом. Я не знала и десятой доли тех блюд, что были указаны в огромной карте меню. Для меня он заказал сухое мартини, которого я никогда прежде не пробовала. Я сразу же почувствовала себя гораздо лучше и вместе с тем намного хуже. Теперь я могла говорить, и я говорила, но мне было так невыносимо жарко, что я с ужасом думала: сейчас откроется мой обман, ибо мое лицо будет сверкать от пота.

— Вы уверены, что вам не жарко? — снова заботливо спросил мистер Дьюи.

— Что вы! Только сейчас я начинаю отогреваться. Я чувствую себя превосходно.

Я отпила большой глоток от второго бокала мартини, который был заказан без моего ведома, и тут же почувствовала, что на лице выступают капли пота, щеки покрываются влажным глянцем, а из-под шляпки вот-вот побегут ручейки.

— Я не знаю, в чем тут дело, но, мне кажется, абсолютно необходимо сейчас же освободить вас от этой штуки, — решительным тоном вдруг заявил мой спутник, и не успела я опомниться, как мое пальто уже лежало на спинке стула. Я вскочила как ужаленная и поспешно перевернула пальто подкладкой вниз; затем, усевшись, я как можно плотнее прижала его к спинке стула.

— Так в чем же дело? — спросил мистер Дьюи.

— Подкладка разорвана! — выпалила я и посмотрела ему прямо в глаза.

Он тоже смотрел на меня.

— О Кристина! — воскликнул он. — Какой вы еще ребенок!

После этого все было чудесно; а когда наконец он сделал мне предложение, которого я так боялась, я совсем не испугалась, а, наоборот, была польщена. Ибо оно как нельзя лучше отвечало моим самым смелым, самым романтическим мечтам. Он собирался провести конец недели в Париже и хотел, чтобы я поехала с ним. Ему кажется, мы чудесно проведем время.

Очень вежливо я ответила, что с удовольствием поехала бы с ним, если бы была уверена, что мой отец одобрит это.

— Вы хотите сказать, — заметил мистер Дьюи, — что это не совсем в ваших правилах?

— Боюсь, что да.

— В таком случае, вы еще успеете побывать в Париже. Я же многое потерял, — сказал он с милой улыбкой и накрыл ладонью мою руку. — Прошу простить меня.

Больше он ничего не предлагал мне (чем несколько разочаровал меня), однако, когда мы снова вошли в лифт, чтобы вернуться в мир реального, на глазах у мальчишки-лифтера он обнял и поцеловал меня, сначала в обе щеки, а потом в губы.

— Завтра я покидаю Лондон, — сказал он, когда мы медленно шли по Пикадилли. — Потом — на «Иль де Франс»[15] и домой. А там видно будет. Хотите, я куплю вам цветы?

Я просто не знала, что ответить. Мне казалось, он и без того сделал для меня много, даже слишком много. Я не привыкла к спиртным напиткам и знала, что перед мистером Бэйнардом придется двигаться с осторожностью.

Мистер Дьюи остановился перед старой цветочницей с лотком гардений, лепестки которых напоминали белую лайковую кожу, а листья были зелеными, как изумруд.

— Мне кажется, я должен купить вам эти цветы, — сказал он и добавил, обращаясь к цветочнице: — Я возьму дюжину.

Дюжину по полкроны за штуку!

Он сунул мне в руки охапку цветов.

— Я не могу взять их, — запротестовала я.

— Но они уже ваши. Проводить вас?

Я попросила его не делать этого.

— Мне было хорошо с вами, Кристина. Благодарю вас.

И он дружески подтолкнул меня вперед по тротуару.

Захмелевшая от счастья и выпитого вина, все еще со стыдом вспоминая инцидент с пальто, подавленная мыслью о резком контрасте между чудесным, несколько пугающим раем, в котором я только что побывала (и откуда с облегчением вырвалась), и неприглядной пустотой, которая ждет меня в конторе, я медленно брела по площади Ватерлоо, огибая памятник героям Крымской войны, который сзади напоминал неопрятную постоялицу меблированных комнат в папильотках и ночном капоте. Я смотрела на букет у меня в руках. Как я объясню это мистеру Бэйнарду? Что он подумает? Что подумает мистер Фосетт?

Я просто не знала, что делать. Как мне избавиться от этих цветов? Одна гардения уже пожелтела по краям, словно опаленная огнем. Я не могла бросить их в водосточную канаву, на это сразу же обратят внимание. Отдать их какому-нибудь прохожему, или нищему, или ребенку? Но подходящие люди не попадались мне навстречу, а часы уже показывали двадцать пять минут третьего.

Оставался лишь один выход. В душе молясь, чтобы прохожие подумали, будто мой прадед погиб под Инкерманом, я почтительно приблизилась к памятнику, на мгновение склонила голову и, церемонно опустившись на колено, положила букет у подножия, а затем, словно за мной гналась стая волков, пустилась бежать в контору.

Мистер Бэйнард холодно встретил меня.

— Вам известно, что вы опоздали на десять минут? Младшим служащим полагается завтракать час, но не больше. Да, вас кто-то спрашивал по телефону. Какой-то мистер Скелтон. Не будете ли вы любезны впредь предупреждать наших друзей, чтобы они не звонили вам в контору по личным делам?