Вид на счастье (СИ) - Гут Этта

Да нет, не может же быть, чтобы… Денис и сам не понял, что собрался делать, когда по ту сторону стекла на подоконник прямо ему под нос вспрыгнул одноухий полосатый кот и заорал, скаля клыки и пуча единственный глаз.

— Едрить… — выдохнул, почти выкрикнул Денис и, от неожиданности потеряв равновесие, сверзился вниз.

Особо больно не было — снег принял ласково, но от общего изумления тело будто приморозило. Ни рукой шевельнуть, ни ногой. Только лежать и вращать ошалело глазами, попутно разевая рот.

В доме затопотали, загавкала собака, явно проспавшая чужое присутствие и теперь отрабатывавшая пайку с особым усердием, распахнулась дверь.

— Тузик, стоять! Нельзя, Тузло, нельзя!

Но этому самому Тузлу сказанное было, кажется, по фигу. Он в два прыжка одолел расстояние до Дениса, все еще возившегося полудохлым жуком, и навис над ним, вывалив здоровенный розовый язык.

— Не шевелитесь, и он не тронет.

— Я и не шевелюсь.

— А вы кто?

— По традиции — конь в пальто. А вы? И что, собственно, делаете в моем доме со всем этим зверинцем?

— В вашем?..

Торопливые шаги простучали по звонким от мороза деревянным ступеням, заскрипел снег, и над Денисом теперь нависли уже два, прости господи, лица — собачье и человечье.

— Машка… — все еще не веря себе, выдохнул Денис. — Машка.

— Денис… Денис!

Машка склонилась ближе, улыбаясь растерянно и неверяще, собака — здоровенный кудлатый зверь неизвестной породы, страшный будто все гончие Ада — тоже сунулась прямо в лицо и вдруг, вместо того, чтобы отгрызть незваному гостю что-то жизненно важное, принялась лизаться.

— Фу, Тузло, фу! Да отвали ты, дохлятина кудлатая. Денис! Денис, ну вставай же. Замерзнешь. Ты как тут? Вот уж не ждала…

— Да я и сам… не ждал, — поднимаясь и отряхиваясь, проворчал Денис. — Ты-то здесь как?

Лицо Машки вдруг мигом осунулось, как-то даже посуровело, замкнулось. Она глянула на так и оставшуюся открытой дверь и махнула рукой в ее сторону:

— Пошли в тепло. Там и поговорим.

В доме пахло едой. Причем так вкусно, что у Дениса забурчало в животе. Машка хмыкнула и полезла на полку, которую мастерил еще Денисов отец. Оказалось, за мисками. Они тоже помнились очень хорошо — алюминиевые, одна целая (ее всегда отдавали Денису), и две с немного примятыми невесть кем днищами. Машка все три, понятно, доставать не стала, но целую опять-таки плюхнула перед хозяином дома, который сейчас ощущал себя не иначе как незваным гостем.

— Что там у тебя?

— Щи.

— Вчерашние?

— Не угадал. Позавчерашние. Не будешь?

— Буду, конечно.

— Хлеба только нет. Не ездила сегодня никуда.

— Хлеб! — Денис хлопнул себя по лбу и помчался на улицу, где в сугробе так и остался валяться пакет со жратвой, купленной на бензозаправке.

Пес, шнырявший рядом, уже во всю к его содержимому принюхивался, но пока деликатничал — не трогал.

— Фу, Тузло, — сказал ему Денис, стараясь быть убедительным, и пакет забрал.

Машка все еще посматривала растерянно, явно не зная, чего ждать от внезапного визита. И в то же время в этих взглядах было столько неприкрытого восторга, что даже неловко делалось. Совсем ведь не изменилась — чуть больше вытянулась и немного покруглела местами. А вот с лица детская округлость как раз ушла. И все же прежняя слишком хорошо памятная девчонка будто бы улыбалась Денису из глубины Машкиных глаз, пряталась в уголках знакомых пухлых губ, манила темной родинкой на правом виске.

Поцеловать бы ее… Эх…

Щи оказались адски горячими, но чертовски вкусными — на тушенке, как в детстве. В Москве такие Денису никто не варил, а в общепите было либо говно, либо с мясом — вкусно, но не так. Неудивительно, что эти он лопал и знай нахваливал. Сама же Машка, заручившись разрешением и явно себя стесняясь, таскала из вскрытой вакуумной упаковки копченую колбасу и ела ее, будто это было что-то немыслимо деликатесное.

— Ты как здесь оказалась-то? — возвращаясь к основному вопросу сегодняшнего очень странного вечера, повторил Денис.

Под дверью заскребся и заскулил брошенный на морозе пес, и Машка, кажется, обрадовавшись этой микроскопической отсрочке, кинулась его впускать. Началась суета. Одноглазый кот, теперь перебравшийся на широкую лавку ближе к хорошо нагретой печи, вскочил и попытался цапануть пса лапой. Но, кажется, без когтей, играя и привычно, потому что тот на это наглое нападение не отреагировал — промчался мимо, лишь морду отворотив, и сунулся нюхать запахи, стекавшие ему в чувствительный и неожиданно розовый нос прямиком со стола.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ты уже накормлен, Тузик, так что иди давай, — велела ему Машка, но пес не обратил на сказанное никакого внимания, теперь пристроив морду на ноги Денису и глядя на него исподлобья в точности так, как смотрел на Шрека кот в известном всем мультике.

— Попрошайка.

— Еще какой… — согласилась Машка и пригорюнилась на табурете напротив, кажется, наконец-то решившись начать свою исповедь. — Меня мать из дома выперла. Оно и ничего, даже смотивировало — я как раз после в Москве на высшее учиться поступила, а там общага вполне приличная. Но на каникулы и в обычное время по домам всех выпроваживали, а сейчас и вовсе ремонт затеяли. Ну и вот. Ты не думай, я не самовольно тут. Мне твой отец здесь пожить разрешил. Сказал: мол, Дениски все равно нет и не будет…

— А Дениска тут как тут… За что тебя выгнали-то? Чего такого натворила?..

— Да так… Неважно. Ты не думай, если надо, я уеду. Найду, где…

— Не суетись. И вообще — утро вечера мудренее. Я ехать сюда так задолбался, что ни о чем даже думать не могу.

— Я постелю! — Машка подхватилась, засуетилась, кинулась вглубь дома, а Денис сидел, следил за ее действиями и… млел. Самым идиотским образом млел, просто потому, что ему здесь были рады. Столько лет уж прошло, а все равно рады, хоть и пытаются это скрыть, будто что-то стыдное.

— И все же, за что тебя из дома поперли? Ты ж всегда была золотой девочкой, отличницей и гордостью.

— Была… — Машка замерла, а потом вдруг заулыбалась явно наигранно, опять засуетилась. — Одеяло здесь только одно, но я накроюсь курткой. На лавке возле печи хорошо, тепло.

Глава 3

Можно было бы предложить ей разделить единственную в доме узкую, еще дедову кушетку, но Денис промолчал. И не потому, что вдвоем на ней было бы тесно, а потому, что отчетливо понимал: выдаст он себя при таком-то близком контакте. Спалится с потрохами и со всеми своими застарелыми хотелками, жадно сконцентрированными на Машке. Долбаной Машке, с ее мягкими, будто одуванчиковый пух светлыми волосами, стройным телом и по-прежнему абсолютно невинными, полными любви к миру и населявшим его людям-ублюдям глазами.

Короче говоря, спать легли, как Машка и задумала: Денис на кушетке (просто потому, что узкой лавке с его габаритами вообще швах было, Машка как раз на лавке у печи. Вот только заснуть ни у кого из них так и не получилось. Собака по имени Тузик, как выяснилось, отбитая у догхантеров, дрыхла без задних ног, устроившись под столом. Кот сначала тарахтел откуда-то, кажется, с верха печи, а потом захрапел. Да так громко, будто и не кот, а целый котозавр был. А Денис лежал, закинув руки за голову, смотрел невидящим взглядом в скрытый мраком потолок и прислушивался к беспокойной возне по соседству.

— Правда или действие? — вдруг негромко спросила Машка и хмыкнула.

Лавка, на которой она устроилась спать, была так близко, что руку протяни — и дотронешься. Сделать это хотелось нестерпимо, но приходилось терпеть, а потому Денис со вздохом ответил:

— Правда.

— Зачем приехал?

— Родина, блин. Тянет. И на тебя думал посмотреть. — Оказалось, что в глухой деревенской темноте быть откровенным совсем несложно.

— Правда? — Судя по звукам, Машка приподнялась на лавке и теперь наверняка смотрела, тараща свои невозможные наивные глазищи, но это, к счастью, не было видно, а то бы совсем тяжело стало.