Нукер Тамерлана - Олег Кулаков

— А ты искусный мечник? Или в поединке с ним ищешь смерти?

— Аллах поможет мне отомстить, — скрипнув зубами, ответил Музафар-бахадур. — Я убью его.

Тимур молчал и, поглаживая бороду, размышлял. Так вот кто этот ун-баши со странным прозвищем! Он незаметно улыбнулся, припомнив уродливый вид чужака: вот уж кто не похож на прекрасную девушку, чей облик принимает злобная нечисть, жаждущая погубить путника в дороге. Солдатские языки постарались…

Он может отказать солдату, но ничто не помешает обиженному подобрать во время боя вражеское копье или стрелу и всадить их тайком в спину ненавистного убийцы. Тимур почувствовал, что в нем вновь проснулся интерес к чужаку, желание взглянуть на него. И вот настырный проситель. Кровник. Пусть все решит Аллах…

— Ты сразишься с ним в поединке, — сказал Тимур. — Но только — когда я позволю. Я его взял — на мне и ответ. Иди.

— Да будет на то твоя воля, — покорно согласился Музафар-бахадур.

Как и был на четвереньках, он задом попятился к выходу из шатра эмира.

Лишь только он исчез за дверями, Тимур распорядился:

— Сотника ко мне.

Он не сказал, какого сотника. И так было ясно.

* * *

Следующие три дня сны Дмитрия вообще не посещали. Он поднимался бодрым и свежим, как никогда.

Забот у него прибавилось. Орда Тамерлана откочевала от взятой крепости, от смрада начавших разлагаться трупов, от заразы, которую несло разложение мертвецов. Войско и следующий за ним обоз шли в течение трех дней, останавливаясь лишь на ночь, а поутру продолжая продвигаться вперед. Отряды конных разведчиков рыскали по округе и возвращались, отягощенные добычей и провиантом. Поднимающиеся к небу клубы черного дыма показывали, в какой стороне находилось селение, куда наведался отряд. Их хватало — широких и черных дымных столбов, стоящих в неподвижном и знойном воздухе.

На третьи сутки лагерь разбили в зеленой долине, на пологом берегу прозрачной речушки. А утром по лагерю разнесся приказ: остановка.

Удивительного в длительном привале не было ничего: Тамерлан мог остановиться на несколько дней, когда ему заблагорассудится. Чаще всего длительные стоянки сопровождались пирами: в центре лагеря, где была ставка Тимура, жгли огромные костры и звучала музыка. Но и простые воины не глотали слюну, глядя, как пируют начальники. По всему лагерю раскатывали бочки с вином, резали скот.

Пир всегда начинался в главной ставке — Тамерлан лично распределял пиршественные блюда. Повара и разносчики яств взмокали: одни от жара огня” Другие — носясь по лагерю. Каждый десяток получал огромный поднос из выделанной кожи, на котором громоздились куски жареного мяса — конины и баранины, — политые соусом, а сверху — только что испеченный хлеб. Получалось, что каждый простой воин принимал угощение из рук самого Тимура, и крепкие солдатские глотки ревели эмиру здравицы: пусть живет он вечно, Победоносный Щит Ислама, защитник правой веры, и пусть ведет их в новые походы.

В такие дни трезвыми оставались только часовые на постах и крупные конные подразделения, несущие охрану за рвом, которым окружался лагерь.

Рытье рва вокруг стана было первым признаком продолжительной задержки и пира.

* * *

За Дмитрием пришли двое из личной гвардии Тимура. Кроме кривых сабель на левом боку гвардейцы-сансыз носили еще секиры и палицы.

А у него была очередная тренировка. Четверо солдат его же десятка наседали на Дмитрия с деревянными мечами. Он тоже работал деревяшкой и кулачным щитом, который только вчера купил у оружейника — тот прямо при нем подогнал щит под руку. Вдруг четверка разом опустила потешные мечи. Дмитрий обернулся.

Один из гвардейцев махнул ему палицей:

— Идем с нами. Ты предстанешь перед эмиром.

Дмитрий отбросил деревяшку и почесал грудь. Жарко. Рубаха взмокла от пота. Снять бы, да солнце до волдырей опалит шкуру. Хреново в южных широтах иметь боящуюся солнца кожу.

— Оденься, — велел тот же воин. — Мы подождем.

— Арслан, — окликнул Дмитрий.

— Ай, — отозвался тот.

— Польешь мне, — распорядился Дмитрий. — Пошли.

— Ага, — улыбнулся Арслан.

Моясь под струей воды, которую Арслан лил из кожаного ведра с веревочной ручкой, Дмитрий гадал, с чего бы за ним явились двое из гвардии самого Хромца. Чем ему удалось привлечь внимание Тимура? Рановато… Или сотник решил поделиться с Тамерланом своими переживаниями? Вряд ли… Тогда что? Может, совершенное им из-за девочки убийство? Он убил своего же товарища по войску, что совсем не одобрялось. Убийцу, если он виновен, после обязательного суда ждало публичное наказание. Как и вора, например. Для того в лагере существовали специальные отряды полиции, которым вменялось в обязанность следить за порядком и пресекать любые конфликты на корню. Непонятным оставалось одно: почему за ним пришли только три дня спустя? И пришли гвардейцы, а не полицейские — это можно было расценивать, как оказанную честь.

Дмитрий натянул мундир и прицепил к поясу меч, потом посмотрел на новоприобретенный щит — и повесил его на пояс рядом с ножом.

Гвардейцы, последовавшие за ним к палатке, переглянулись, увидев на плече значок десятника.

— Ты ун-баши? — спросил тот же воин, видимо, старший.

— Я ун-баши, — ответил Дмитрий.

Он шел за гвардейцами через весь лагерь, сопровождаемый любопытными взглядами, и ловил обрывки разговоров: гадали, зачем его повели к эмиру — наказать или наградить? Иные горячие головы начали даже биться об заклад.

Шатер Тамерлана, который Дмитрий видел уже не первый раз, напоминал скорее цирк-шапито, что каждое лето раскидывался у станции метро “Автово”, но уж никак не походную палатку. Высоко над остроконечной матерчатой крышей поднимался штандарт с изображением льва на фоне лучистого солнца. У шатра имелось несколько входов, и все они закрывались не пологом, а самыми настоящими дверьми, сделанными из дерева и покрытыми резьбой и росписью.

К шатру вела главная улица лагеря, широкая а прямая как стрела.

Следуя за гвардейцами, Дмитрий не смотрел по сторонам, а глядел себе под ноги, в уме отыскивая решение шарады, подкинутой Тамерланом. Вот она, встреча, которой он так ждал, но хотелось бы, чтобы она произошла попозже: он еще не готов. Да и повод, возможно, был не самый приятный — можно ожидать худшего, поскольку он все-таки совершил убийство.

Дмитрий не считал себя виновным. Он защищался. Но язык он знает плохо, не говоря уж об обычаях и прочих разных тонкостях в отношениях местного люда. Он вполне мог совершить ошибку и убить не того, кого следовало, и теперь серьезно влип.

Однако его не вяжут и не отбирают оружия. И гвардейцы… Они как бы идут и в плюс, и в минус. Зачем Тамерлану лично разбираться в уголовном преступлении, совершенном простым воином, когда вокруг полно народу, который может сделать это вместо него?

Слишком много было лакун, чтобы ясно представить ситуацию, в центре которой он оказался. В конце концов он решил, что происходит одно из двух: либо действительно что-то серьезное, либо у Тамерлана выдалось свободное время и эмир изволит проявлять любопытство.

“Ладно, будем действовать по обстоятельствам, — решил Дмитрий. — Какими бы дерьмовыми ни оказались они при самом худшем раскладе, я приложу все усилия, чтобы выпутаться”.

* * *

Двое обнаженных по пояс борцов схватились на утоптанной квадратной площадке перед шатром эмира. Вцепившись в широкие пояса друг дружки, они с громким пыхтением топтались и кружились, напрягали мускулы под лоснящейся от масла кожей, стараясь оторвать противника от земли. Наконец один изловчился и швырнул соперника через бедро. Проигравший с досады ударил кулаком по земле, а победитель в подпрыгивающем петушином танце заплясал вокруг поверженного соперника.

— Иди, — приказал гвардеец, когда борцы освободили площадку.

Дмитрий пошел к легкому навесу, сооруженному перед резными дверьми, ведущими в шатер. В тени навеса восседал на возвышении Тамерлан. Как всегда не один, а со свитой.

— Стой, — велел гвардеец, тенью следовавший за ним.

Дмитрий остановился и опустился на колени. Пользуясь случаем, он вблизи рассматривал Тамерлана. Благо сейчас у него была по-настоящему ясная голова — не то что в первый раз.

Тимур впечатлял. Дмитрий признался себе, что видит наяву самое вещественное воплощение власти надо всем, что дышит, передвигается на двух ногах и обладает членораздельной речью. Все президенты, премьер-министры, папы римские, крестные отцы мафии, олигархи (Господи, кто там был еще? — в том, по инерции называемом современным, мире) по сравнению с Тамерланом — просто прах. Субтильные, комплексующие и инфантильные придурки, чертовым чохом попавшие на чужое, не для них уготованное место.

Старик, глядевший на него холодными серо-зелеными глазами, не мог сомневаться ни в чем. Все, что бы он ни сделал, все, что бы он ни вознамерился сделать, в принципе не могло быть ошибочным. “Интересно, а что он сейчас думает обо мне?”