Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом - Татьяна Шишкова

href="ch2-212.xhtml#id635" class="a">213. Вера Данэм в книге 1976 года предложила рассматривать культурность в контексте «Большой сделки» — негласного соглашения между советской властью и советским средним классом, по которому последний получал право на стабильность и зажиточную жизнь в обмен на лояльность. В интерпретации Данэм культурность противостояла культуре и представляла собой ее эрзац — набор внешних атрибутов, позволявших человеку выглядеть культурным, не являясь носителем культуры в подлинном смысле. Культурность оказывалась советским воплощением мещанства, обретшим новую легитимность стремлением к буржуазным благам. Для советских людей она выступала атрибутом красивой жизни, для государства — возможностью предъявить себя как великую державу, расставшуюся с дикими нравами революционных лет214. Концепцию Данэм развил социолог Вадим Волков, перенеся фокус внимания с послевоенных лет на 1930‐е годы и сосредоточившись на прагматическом аспекте культурности215. Изучив практики внедрения и освоения культурности, он продемонстрировал ее связь с воспитанием большевистской сознательности и тем самым позволил увидеть в ней часть большого проекта по созданию нового советского человека. В то же время сам этот проект оказывался, по мнению Волкова, обусловленным в большей степени прагматическими соображениями — необходимостью обезопасить режим, воспитав, то есть буквально «окультурив», его главного союзника — пролетариат. В интерпретации Волкова внедрение культурности преследовало в первую очередь дисциплинарные цели, было способом нормализации городской жизни: в пропаганде норм цивилизованного поведения и быта и повышении культурного уровня советских людей он видел то же отступление от идеалов революции ради удержания власти, пусть и замаскированное под заботу о советском человеке.

Между тем идеологический аспект кампании по насаждению культурности, развернувшейся в 1930‐е годы, не исчерпывался отказом от аскезы в пользу удобства жизни, от революции в пользу стабильности. Воспитание нового советского человека было вписано в идеологию культурной революции и фигурировало в официальном дискурсе в контексте борьбы с отсталостью. Начиная с 1931 года, когда в речи на Первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности Сталин заявил, что на протяжении всей истории Россию били за ее военную, государственную, промышленную и культурную отсталость, представление о том, что индустриализация и модернизация, то есть преодоление технической отсталости, невозможны без преодоления культурной отсталости, становится лейтмотивом его выступлений: проявления культурности предъявлялись Сталиным как свидетельства успешного строительства социализма. В 1933 году он заявлял, что в СССР культурных рабочих пока мало и они не так хорошо справляются с машинами, как в Европе и Америке, но это временное явление, поскольку, несмотря на «невысокую культурность», советские рабочие демонстрируют способность гораздо быстрее овладевать новой техникой, чем на Западе216. В 1934 году Сталин констатировал, что за последние три года Советский Союз полностью преобразился, «сбросив с себя обличие отсталости и средневековья»: из страны аграрной он стал страной индустриальной, из страны «темной, неграмотной и некультурной» становится страной грамотной и культурной217. В 1935 году Сталин снова говорил о России как о стране «слабой технически и темной в культурном отношении», указывая, что главной задачей советской власти является перевести Россию «с рельс средневековья и темноты на рельсы современной индустрии», поскольку иначе она рискует потерять независимость и стать объектом игры империалистических держав218. В том же году на совещании стахановцев он объяснял, что от других рабочих стахановца отличают «культурность» и «техническая подкованность», а само стахановское движение знаменательно именно тем, что содержит «начатки культурно-технического подъема»219. В 1939 году на очередном съезде партии Сталин подробно отчитывался о повышении культурности и констатировал, что в результате громадной культурной работы в СССР сложилась новая советская интеллигенция220. Это, однако, не означало, что задача по воспитанию культурности была решена. В 1941 году, комментируя высказывание Энгельса о том, что при социализме все — квалифицированные и неквалифицированные — люди должны получать вознаграждение по среднему стандарту, Сталин отмечал, что Энгельс запутал людей, поскольку для того, чтобы все получали по-среднему, необходимо ликвидировать разрыв между квалифицированными, то есть культурными, и неквалифицированными работниками: «Надо перестать быть свиньей, надо быть культурным, навести чистоту, тогда уж вступать в коммунизм. А кто вас пустит таких в коммунизм?!»221 На протяжении всего этого времени Сталин апеллировал к культурности не как к набору внешних качеств, отличающих воспитанного человека от невоспитанного, и не как к абстрактной характеристике идеального советского человека, а как к свидетельству исторического рывка, совершаемого страной. Это утверждение исторического значения обретения культурности обеспечивало ей высокий статус в иерархии советских ценностей. Стахановцы выступали образцовыми гражданами не только потому, что демонстрировали более высокие нормы выработки, но и потому, что позиционировались как обладающие культурностью — именно за это они и получали привилегированный доступ к дарам цивилизации и культуры. Преодоление некультурности было напрямую связано с преодолением отсталости и потому оказывалось в центре сталинского модернизационного проекта. В 1941 году, выступая перед работниками кино, ту же мысль формулировал и Жданов: «Решение основной экономической задачи — догнать и перегнать в экономическом отношении передовые страны Европы и Америки, упирается в значительной мере в нашу некультурность, в невежество, в грязь и т. д. Там, где ломают машины, там, где плохо относятся к государственному добру, хотя бы там и были архикоммунисты, которые знают историю, там настоящего движения к коммунизму нет»222. Кампания борьбы за культурность воспринималась властью не как отступление от революции, а как ее продолжение: культурность была пропуском в коммунизм, таким же непременным условием, как уничтожение классов.

Именно так предлагала смотреть на концепцию культурности Шейла Фицпатрик в книге «Культурный фронт». Для нее культурность выступала атрибутом соцреалистического дискурса, понятого в широком смысле — как репрезентационный метод223. Подобно тому как соцреализм, «окультуривая» реальность, превращал настоящее в будущее, культурность была средством создания нового советского человека224. Противопоставляя культурность не культуре, а бескультурью, Фицпатрик обнаруживала в ней не отказ от коммунистического эксперимента, а его воплощение. На протяжении 1930‐х годов культурность действительно была неразрывно связана с будущим: она оставалась объектом устремления, вектором движения, направленного на преодоление отсталости. Призывы к культурности и предъявление ее образцов сопровождались в публичном дискурсе высмеиванием некультурности, остававшейся данностью225. Ситуация изменилась после войны, победа в которой стала одновременно и победой над отсталостью.

В 1936 году Сталин констатировал, что в Советском Союзе удалось построить новое бесклассовое общество, в 1946‐м утверждал, что страна превратилась из отсталой в передовую226. Обе победы были декларативными, и главным их следствием были изменения в репрезентации страны. Если Россия больше не была отсталой, то в ней не было места малокультурным людям. Из желаемой культурность становилась обретенной, превращалась в