Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом - Татьяна Шишкова

деталей. Это примитивно. Разве показана в этом фильме наша высокосовершенная система руководства? Ничего похожего здесь на действительность нет»203.

Полемика на худсовете по поводу «Простых людей» предвосхищала коллизию вокруг «Большой жизни»: одни хвалили фильм за воспевание силы духа советских людей, другие ругали за примитивизацию производственного процесса. Как и в случае с «Большой жизнью», первоначальную победу одержали первые: 19 декабря 1945 года фильм получил разрешительное удостоверение204, но до проката так и не дошел. 20 июля 1946 года во втором номере газеты «Культура и жизнь» вышла статья «Фальшивый фильм», из которой следовало, что культура производства является более важным явлением советской жизни, нежели энтузиазм отдельных людей: «В фильме „Простые люди“ эвакуация изображается как невероятная сутолока, торжество беспорядка, нераспорядительности. На новом месте завод воссоздается, если верить авторам фильма, совершенно примитивными организационными и техническими методами; хаос и бессмысленная авральщина якобы процветают на заводе. Бесцельная суета, хаотическое нагромождение станков и оборудования, стихийные действия рабочих — все это, по замыслу авторов, должно представлять и выражать трудовой энтузиазм и героизм людей завода, их высокое сознание долга перед Родиной»205. Автор статьи также сетовал, что в фильме невозможно найти никаких черт советского быта, никаких производственных традиций, сложившихся в условиях социализма, — на экране действовала «ничем не сплоченная, однолико-серая масса».

«Простые люди» демонстрировали способность советских граждан совершать невозможное на голом энтузиазме, но никак не выводили этот энтузиазм из советской жизни — он оказывался спровоцированным исключительными обстоятельствами войны. Именно эти обстоятельства превращали происходящее на экране в подвиг, но они же и не давали возможности предъявить этот подвиг как характерно советский, то есть как заслугу не только отдельных людей, но и всего государства.

Официальная реакция на фильм Трауберга и Козинцева, как и в случае с «Большой жизнью», обнажала поворот от мобилизационной идеологии, направленной на воспитание патриотического энтузиазма, к репрезентационной, сфокусированной на предъявлении образа государства. Культура оказывалась важнее энтузиазма, грамотное управление и организация производственного процесса — важнее героического труда. Эпоха воспитания закончилась — началась эпоха демонстрации его плодов. В этом отношении показательна еще одна реплика генерал-майора Таленского на худсовете. Отмечая недостатки «Простых людей», он призывал посмотреть на фильм глазами зарубежной аудитории — именно при таком внешнем взгляде отчетливее проступал тот факт, что он не справлялся с репрезентационными задачами: «Представьте, что этот фильм попадет за рубеж, он прекрасно покажет энтузиазм нашего человека, а мастерство его не покажет. Мне кажется, что, возможно скорее выпуская этот фильм на экран, мы должны основательно подумать над тем, чтобы создать новые фильмы, в которых показать не только душу, волю, моральную сторону советского человека во время войны, но и его новый культурный уровень, во всех проявлениях культуры (в индивидуальной культуре, в общей культуре), и тогда мы правильнее покажем наших людей во время войны и правильнее дадим ориентировку на будущее»206.

Внимание к тому, как будет воспринято содержание фильма за границей, меняло требования к образу советского человека на экране. Прежде его главной задачей было вдохновлять своим примером советских зрителей, вселять в них веру в общее дело и готовность отдать себя ему без остатка. При взгляде извне его функция менялась: он начинал представлять не столько народ, сколько государство. В обсуждении кинофильмов «Большая жизнь» и «Простые люди» этот вопрос стал ключевым: главной проблемой обеих картин оказывалось то, что их герои не демонстрировали плодов сталинского руководства страной.

КОНЕЦ ВОСПИТАНИЯ

Среди претензий к фильму «Простые люди», сформулированных автором процитированной выше статьи «Фальшивый фильм», едва ли не более важное место, чем неправильное изображение советского производства, занимало неправильное предъявление образов советских людей. Как отмечал рецензент, «советские люди не узнают себя в персонажах фильма»: молодой рабочий Иванов выглядит «суетливым и придурковатым», работница завода Саша — «сентиментальной» и «не к месту цитирующей монологи Джульетты», героиня Пельтцер — «отсталой и убогонькой». Последняя вызывала особое негодование тем, что «добивалась права работать на заводе, как нищий милостыни, а не по тому закону, который записан в Сталинской Конституции»207. Ни один из героев не годился для того, чтобы представлять советский народ, а все вместе они не только не предъявляли величие советского строя, но и компрометировали его. Вместо простых людей с экрана представали люди простоватые, и в этом расхождении между названием и содержанием заключался главный порок фильма.

Та же проблема обнаруживалась и в фильме «Большая жизнь». Значительная часть посвященного ему постановления была посвящена критике героев картины: «Режиссер и сценарист фильма не поняли, что в нашей стране высоко ценятся и смело выдвигаются люди культурные, современные, хорошо знающие свое дело, а не люди отсталые и некультурные, и что теперь, когда советской властью создана собственная интеллигенция, нелепо и дико изображать в качестве положительного явления выдвижение отсталых и некультурных людей на руководящие посты»208. Недовольство вызывал не только факт выдвижения на руководящие посты некомпетентных рабочих, но и изображение советских людей в целом: все они, как следовало из постановления, были показаны «отсталыми и малокультурными людьми с очень низкими моральными качествами», которые большую часть времени «бездельничают, занимаются пустопорожней болтовней и пьянством»209.

Изображение советских людей отсталыми и малокультурными фигурировало и в двух других постановлениях, выпущенных по итогам заседания Оргбюро 9 августа 1946 года. В постановлении о журналах «Звезда» и «Ленинград» отмечалось, что Михаил Зощенко изображает советские порядки и советских людей «в уродливо-карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами»210. Практически дословно эта же формула воспроизводилась в постановлении о репертуарах драматических театров: в нем критиковались пьесы, в которых «советские люди изображаются в уродливо-карикатурной форме, примитивными и малокультурными, с обывательскими вкусами и нравами», а «отрицательные персонажи наделяются более яркими чертами характера»211. Упоминание малокультурности во всех трех постановлениях, причем в довольно схожих формулировках, свидетельствовало о том, что вопросу демонстрации культурности советское руководство уделяло особое внимание.

На протяжении долгого времени понятие «культурность» сохраняло в работах историков определенную двойственность. С одной стороны, культурность признавали интегральной частью советской системы ценностей, с другой — рассматривали как яркое свидетельство отказа от революционных идеалов. Вслед за Львом Троцким, обличавшим в «Преданной революции» превращение бывших революционеров в новую бюрократическую элиту, и социологом Николаем Тимашевым, введшим в обиход понятие «великое отступление»212, исследователи стали писать о консервативном повороте в сталинской политике, предательстве революции ради комфорта, и продвигаемое властью стремление к культурности выступало для них наглядным тому подтверждением