Прожившая дважды - Ольга Аросева

Ж.-Р. Б. все же весь наполнен предрассудками французского провинциала. Этот провинциализм и мешает ему понять до большой глубины А. Франса, величайшего мыслителя в образах.

Конечно, к нашему столу подошла завтракавшая также в «Метрополе» французская журналистка Госсе. Энергичная женщина добивается во что бы то ни стало видеть Сталина. Ее поддерживает в этом Стасова[95]. Г. написала И. Вис. письмо. Посмотрим, примет ли.

22 октября

Мелочи бытия. Все время ездим за мехом и все никак не может достать его. То заведующего нет, то меха!

23 октября

Предвыходной. Как промелькнул день? Посчитать бы час за часом — на что ушел, окажется, все дела, вместе взятые, недостойны часа жизни.

У меня был Раскольников[96]. Болгарские дела. Мичман так же воодушевлен, как при поездке в Данию. Деятельно ищет болгарские связи.

24 октября

Дети ушли с воспитательницей, я остался один. Немного работал и приводил в порядок рукописи.

Вчера мне вернули роман «Правда» — не принят. Обширная мотивировка-рецензия безграмотного фельетониста. Как они не любят, когда хоть про какой-нибудь факт революционного движения пишут правду. Будто бы они не знают истории и будто бы немного ее боятся.

Я отправился к Димитрову. Раскольников — тоже. Димитров серьезный, симпатичный, был в военной форме. Она не идет к нему. Руки у него красивые, очень красивые. О болгарских делах. Вернулся домой. У меня уже сидели Барбюс и Госсе.

Пришли Раскольниковы. Все мы тепло и дружно беседовали о зверствах фашистов. Много фактов рассказывал Барбюс. О прошлых днях нашей русской революции — тут было первое слово мне. Я приводил так много интересных фактов, что французы требовали писать обо всем и давать в переводы.

Что ж, пожалуй. Только редакторы безграмотны и с притупленным чувством красоты.

В 9 вечера, когда ушли Барбюс и Госсе, я с женой — к Тарасову-Родионову. Там его обычная компания. Там же Каменев и прекрасный пианист Луговской и туда же пришел прощаться со мной уезжающий на Дальний Восток т. Чиненов (бывший солдат, прекрасный мужик и чуткий революционер — скромный). Пианист хорошо играл. В особенности Листа, пьесу, посвященную «Восстанию лионских ткачей». Я прочел Чехова, Зощенко. Заразил чтением так, что даже Каменев стал читать стихи Волошина (конечно, однотонно, но с приукрашиванием).

В автомобиле он подарил нам по яблоку (гостинцы деревенской коммуны, которую он создал еще в 1918 г.). Чиненову запомнились слова Ленина: «Отдадим всю землю крестьянам, а этим заставим их нас поддерживать. Кряхтеть будут, а поддержат».

25 октября

Прием в ВОКСе болгарского посланника Михалевича и наших философов и теоретиков (Деборин, Митин, Милютин, Кильман, он оказался чехом и др.). Скучно.

Концерт. Пианистка Отто. «Петрушка» Стравинского. Гости, в особенности сам министр, шуршат разговорами, относиться хорошо к музыке не умеют.

В 8 вечера дома.

В 12.30 на вокзале и — в Ленинград.

С нами в поезде Вася Чернышев.

Дмитрий, сын, в купе — не спит. Душно.

26 октября

Ночь не спал. Голова — ее лопает кто-то изнутри. Страшный день. Жуткий день. Полусон, туман и адская боль. Никогда раньше так не было. Видно, надо торопиться писать завещание. А его трудно писать. Трудно, потому что автор заранее знает, что эти строки завещания прочтут, взвесят и обязательно обсудят только после его смерти. Наверняка после того, как он перестанет быть и никогда к бытию не вернется.

Уснул, не выходя из номера, утонул во тьме своей усталости.

Звонил в Москву детям.

27 октября

Приехал Кулябко[97]. Бессодержательный с большими лирическими отступлениями доклад.

Был в ВОКСе. Пивная с высокими креслами.

Был у Позерна[98]. Дело. Обедали в Смольном.

Меня хватил такой прострел, что ни повернуться, ни сесть, ни лечь — ужас. Держусь упрямо, бодро. Но хожу, как подагрик. Страшно.

Вечером у Самойловича. Весело. А ко мне — доктор. Диагноз: прострел.

Вечером массаж, теплая ванна, компресс.

Очень плохо себя чувствует Дмитрий. Боюсь, не делает ли с ним чего плохого нянька.

28 октября

В спине у меня немного лучше. Был в Смольном у Чудова[99]. Обещал за мной заехать и взять к себе. Но этого он не сделал и, как потом оказалось, — укатил в Москву. Его секретарь Филимонов корил какого-то сотрудника за то, что он в русской рубашке и тем проявляет свою некультурность. А сотрудник отвечал: «С каких это пор русская рубашка некультурной стала?» Они на эту тему долго говорили в гоголевском стиле.

Вечером у меня сидел Вася Чернышев, а жена пошла на балет. (Я, конечно бесполезно, ждал Чудова.)

Вася говорил о воровстве в Торгсине. Он прекрасно во всем разбирается. Смеялся над многим. Например: «Ал. Софроныч классически сидел на праздновании этого, как его, Сахия-Мухия (на самом деле Фирдоуси)».

Наверное, ни он, ни 90 % театра не знали, кто такой этот Сахи-Мухия… А пришли и праздновали.

Потом с ним за Герой в театр. Беседовали в ложе.

29 октября

На обеде в Смольном встретил жену Кагановича. Очень обрадовался и через нее направил ему письмо.

Утром был у академика Павлова. Он низок ростом. Согбен, зад его узкий, как-то отпячивается, коленки согнуты, руки с тонкими мозолистыми и кривыми пальцами, на правой руке, на тыльной стороне ладони, волдырьшишка — все это плюс заросшее белой шерстью лицо и большой рот делают его похожим на обезьяну. Павлов рассказывал о Петропавловской крепости.

В этих маленьких клетушках работали Морозов[100], В. Фигнер[101] и др. Могучая сила мысли у человека: думать о необъятных вселенских пространствах, об ослепительных лучах света, о синем небе в закутке, похожем на отхожее место, почти без света, с крысами. Никто не описал, не проник в душу героев тюремных камер. Кажется, Бабель делает попытку. Конечно, сделать это — значит раскрыть одну из значительных сторон психологии русского революционера. Говорят, что современная молодежь и западно-европейские товарищи интересуются этим. А я сомневаюсь. Пробовал рассказать о заключенных. Часто не верят тому чудесному, что иногда случается в тюремной жизни. У них свое представление о ней. Может быть, его можно разбить и сделать реальным, если своевременно, вот теперь же, выступить с описанием… Сколько мыслей, сколько воспоминаний, сколько переживаний ощутил я, проходя по коридорам побежденной тюрьмы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});