Прожившая дважды - Ольга Аросева

Захватывающе интересно говорил по-французски Нефеси. Он доказывал, что персы — все поэты, и с рождения до похорон каждый шаг перса сопровождается стихами и поэмами. На крестины даже у бедняка обязательно приглашается поэт. На похороны — также. Некоторые сочинители ходят из дома в дом и за деньги складывают стихи по заказу, объявления пишутся в стихах и пр.

Потом говорил зам. посла Саэд. Чересчур нас восхвалял.

Затем начался концерт. Квартет был хорош. Пианист Эйдеман надурен. Батурин — как рыба. Голос есть, а впечатления никакого. Певица Вербова (Толчинский, завхоз, про нее сказал, что она восьмую бутыль нарзану пьет!) толста, черна, смугла (кажется, грязна!) и без голоса. Кто ее пригласил?

Арфистка Дулова. Чересчур сексуальна. Сексуальна, но не бодра, а упадочна. Хорошо, впрочем, играет.

Ужинали. У меня глаза слипались. Пильняк объяснялся в дружбе, звал к себе. Удивительно, почему мне Пильняк всегда казался и кажется беременной молочницей. Он и добр, и бодр, а все как-то пахнет хлебом, коровой и подойником!

23 сентября

Не спал всю ночь напролет. Страшно это. Ночь безглазая. Лицо кажется черепом. Чувство не только ненужности жизни, но ненужности смерти. За стеной спят дети. Их дыхания сонны. Что я только не передумал за эту ночь. Особенно о том, что никто не сочувствует моей трудности, и даже дети не будут знать, что я преждевременно умер от непосильной ноши семейной жизни и труда, часть коего мне не нужна (например, работа в ВОКСе). Лучше бы просто писать.

Вообще живу не так, как мне нравится. А это страшно.

Умылся в час дня, в два поехал к Кагановичу (в секретариат: нет ли ответа. Нет), потом в магазины (искал электропечку-грелку).

В шесть вечера доклад в Плехановском институте.

Лена хворает, но уже легче.

О работе.

День — вничью!

24 сентября

Детей отправил в Парк культуры Горького. Одевался, умывался. Играл с сыном.

За детьми, и в театр. «Кармен». Оставил там детей. Сам — в книжные магазины. Купил много интересного. Особенно доволен Петраркой.

Столовая СНК. Звонил Кагановичу. Он уехал в город, звонил в Кремль — еще не приехал.

За детьми. Отвел обедать в столовую СНК, сам в библиотеке столовой читал Ал. Толстого «Петр I».

Домой.

Читал Петрарку. Положительно нет того, кто бы не бился над вопросом о смерти!

Балет в консерватории. Очень хорошая Мария Борисова из студии Дункан. Острая женщина.

Читал Петрарку.

25 сентября

Встал рано. Зубной врач. Персидский зам. посла позвал на обед — согласился.

ВОКС. Служебные доклады. В секретариат Кагановича за ответом. Секретари его принимают так, будто нарочно оставляют возможность на всякий случай трактовать их поведение как угодно. Никакого ответа. Что делать? На кого напирать? А уж без напора — ничего!

Обед у перса. Кушанья изысканны, а речи — нет. Все говорили, и я. Пили за мир, за культурсотрудничество. А потом, как вышли в столовую, так будто с цепи сорвались: стали прощаться с хозяевами и друг с другом. Диба, прощаясь со мной, захохотал и просил достать пластинок. Перс, лентяй, паразитическое отношение к культуре нашей сохранил: «Дай!»

ВОКС. Служебные доклады. Домой на минутку. Поцеловал жену, детей — и на прием.

Старик Вебб[77] говорил речь о своих впечатлениях и критических поправках к нашей жизни. Ему отвечали. Сидней Вебб соглашался. Обрадовался, когда я пригласил к столу. Умен Сидней Вебб, но умен по-английски!

Сидней ушел скоро. Я — в Худ. театр. Там жена и чехи.

Играли «Вишневый сад». Прекрасно. Гениально. Какая ясность видения у Чехова!

Дети хорошо спят. Пора ко сну и мне. Аминь!

26 сентября

В Наркоминделе совещание. Давтян[78], Гайкис[79], вахтанговцы (Миронов, Волкова и др.). Мой зам. Аплетин (опоздал, бедняга!). Бутерброды, чай, многословие. Решать что-либо не имеют права, поэтому «решили», чтоб Давтян переговорил завтра с польским послом Лукасевичем о том, что «мы» настаиваем на поездке театра в январе. «Решение» очень важное, тем более что и без него Давтян говорил бы о том же самом с Лукасевичем. Тут же решили, если Лукасевич будет настаивать на весне, следует согласиться, но тогда настаивать (опять «настаивать») на немедленном заключении договора. Ну а если Лукасевич не согласится? Тут было констатировано, что вопрос в сущности решается не здесь, а в Варшаве. Так-то и отказался Давтян поговорить решительно. Страшно плодотворное совещание. Много потрачено золотого, солнечного времени, ровно полтора часа. Оттуда в ВОКС. Доклады замов. Распоряжения. Благоглупости. Нет, тупости, неопрятности. Обед дома.

Звонил Молотов, звал на обед. «Не могу — прием». — «Ну, так после приема». — «Готов».

Выступали молодые наши мыслители. Я заключил неожиданно складной французской речью. Рядом со мной сидела интересная брюнетка, директор института. Не молода.

Отвез брюнетку домой. К себе домой зашел на пять минут и — к Молотову. Вслед за мной тотчас же пришел Евреинов[80]. Молотов рассказывал о своей поездке по Западной Сибири, о разгильдяйстве в колхозах и совхозах, об арестах, кои он произвел. Урожай большой, да его плохо снимают…

Я рассказывал о делах ВОКСа, о Сиднее Веббе, об индусском брамине. Говорил с юмором. Хохотали.

Много раз Молотов спрашивал Евреинова — как у вас в ВЦСПС? Как прошел пленум, каково настроение, что думают товарищи? Евреинов улыбался, как улыбаются японцы, не знающие языка своего собеседника, и молчал. Тяжело, упорно и войлочно молчал. Словно язык к зубам мочалом привязал. Дико. Меня, что ли, боялся.

Так и сидели до 2-х ночи. Возвратившись, уже не смыкал глаз до утра.

27 сентября

Голова — котел. А надо принимать.

Первый посетитель (пишет по женскому движению) — русская просится за наш счет проехать по Средней Азии. Воздерживаюсь. Бесплатно хочет написать книгу. Не грабят нашу страну только ленивые и непредприимчивые.

Работал в ВОКСе до 7 вечера. Дома — писал. Гера на конференции. Поехал домой. Ждал.

Спешил на вокзал проводить Сиднея Вебба. Едва поспел. Старик был рад. Он аккуратен, образован, корректен, средне умен, в мышлении механистичен и профессиональный бюрократ. Спать ложится до 10 вечера ежедневно. Ему 76 лет. Жене его — 78. Перед сном танцуют фокстрот. На руках и лице очень тонкая сухая розовая кожа. Светлые глаза. Сбоку, когда их не закрывает пенсне, они умнее и мыслительнее, чем анфас, через пенсне.

28 сентября

ВОКС. Очень мало пишу. Грустно. Вкус к жизни трагически ослабевает. Работаю много. Много разъездов на автомобиле. Москва героически преобразуется. Дома новые, высокие. Площади широкие. Останется ли все это социалистическим? Да, останется, несомненно, но придется защищать!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});