Русь и Орда Книга 2 - Михаил Каратеев

Еще со времен язычества татары, – чтобы предохранить останки умершего от возможного осквернения врагами, – всегда хоронили своих покойников на равнине, в стороне от каких-либо естественных примет, а чтобы скрыть всякие следы погребения, – прогоняли над могилой табун лошадей, тем больший, чем выше был, по своему положению, покойник. Так, например, когда умер Чингисхан, – над тем местом, где останки его были преданы земле, – на берегу реки Онон, в Монголии, – гоняли двадцать тысяч коней до тех пор, пока вся окрестность не была ими вытоптана столь основательно, что никто не сумел бы уже определить местоположения могилы.

Позже, под влиянием ислама, этот языческий обычай начал постепенно отмирать, и многих татар, – в особенности знатных, – стали хоронить в специально выстроенных мавзолеях. Но в отдаленных от очагов культуры, окраинных улусах еще долго придерживались старины, и именно так хотели похоронить князя Василия.

Но Никита этого не допустил. По его настоянию князь был похоронен на том самом месте, где испустил свой последний вздох, – у берега реки, в полуверсте от основанного им городка. За неимением православного священника обряд погребения совершил мулла, но над могилою был насыпан высокий курган, на вершине которого Никита, – прочитав все, какие помнил, христианские молитвы, – водрузил сделанный им самим огромный дубовый крест.

Как внезапный горный обвал, обрушилась смерть Василия Пантелеевича на всех его близких. Об этой поре их жизни Фейзула-ханум почти ничего не рассказывала сыну, и он, понимая, как тяжелы для нее эти воспоминания, сам никогда ее не расспрашивал. Но от Никиты он постепенно узнал все.

Потрясенная горем Фейзула в первые недели, казалось, помутилась в рассудке. Она была явно неспособна к принятию нужных решений, и их дальнейшей судьбой пришлось распорядиться одному Никите. Верный слуга и друг погибшего князя хорошо понимал, что им нельзя оставаться в уединенном северном улусе после того, как вся орда великого хана Мубарека откочевала далеко на юг: это было небезопасно, пока жив был убийца Василия, а кроме того, все здесь напоминало Фейзуле о страшном событии, – ее душевная рана всегда оставалась бы открытой, постепенно лишая ее остатков воли к жизни. И потому Никита принял единственно правильное решение: увезти осиротевшую семью князя Василия в улус хана Чимтая, где она имела бы надежную защиту и где Фейзула, в привычной с детства обстановке и в кругу родных, легче могла бы пересилить свое горе.

Но когда Никита попробовал заговорить об этом с Фейзулой, она решительно заявила, что не покинет могилы мужа.

*Очевидно, при погребении Чингисхана были приняты и другие предосторожности, потому что советские археологи, недавно обнаружившие эту могилу, тела в ней не нашли.

**Этот курган существовал в Оренбургской губернии до наших дней и назывался у окрестных жителей «княжьим курганом», хотя всякая память о том, кто под ним похоронен, давно исчезла.

Потребовалось много мягкой настойчивости, ума и времени, чтобы пробудить благоразумие в отчаявшейся женщине, но все же Никите это удалось. И однажды, целое утро пролежав ничком на кургане Василия, как бы прощаясь с дорогим ей прахом, Фейзула возвратилась в шатер с воспаленными от слез глазами и сказала, что ради безопасности сына и ради его будущего она готова уехать.

Никита не замедлил воспользоваться ее согласием, тем более что времени терять было нельзя: на пороге стояла осень, а от берегов Исети до Мангышлакского полуострова, где находилась ставка хана Чимтая, путь был не близкий. Когда прибыли они к берегам Хвалынского моря, здесь уже бушевали холодные зимние ветры, а оставленный ими Новый Карачев давно был засыпан снегом по самые крыши.

В стойбище хана Чимтая, где уже знали о гибели князя Василия, их приняли как своих. Особенно много душевного тепла и заботы уделила осиротевшей семье ханум Кудан-Кичик, – старая подруга Фейзулы и жена ее брата Туй-ходжи-оглана. По ее настоянию их юрты были поставлены рядом, что позволяло молодым женщинам все время быть вместе. И мало-помалу веселой и говорливой Кичик удалось победить отчаянье Фейзулы и вывести ее из состояния тупого равнодушия ко всему окружающему. Правда, ее навсегда покинула прежняя жизнерадостность, и она поклялась себе, что больше не выйдет замуж, но все же, когда наступило новое лето, глаза ее уже не были красны от слез, и, сидя рядом с Кичик, у входа в шатер, она с улыбкою примиренности часами могла наблюдать, как у ног ее ползали по горячему песку маленькие Карач и Тохтамыш. Когда одному из них, после долгих усилий, удавалось встать на ноги и сделать неуверенный, валкий шажок, – другой ревниво старался опрокинуть его на землю. Но все же первым начал ходить Карач-мурза: как-никак, он был на три месяца старше своего двоюродного брата.

Минул еще год, и пришли новые перемены: умер хан Мубарек-ходжа и на собравшемся курултае великим ханом Белой Орды был провозглашен Чимтай. Ставка его перешла в город Сыгнак, а Мангышлакский улус наследовал Туй-ходжа-оглан. Фейзула, которой предстояло решить, – ехать ли с отцом или оставаться с братом, почти без колебаний остановилась на последнем. Душевная рана ее была еще так свежа, что ее пугала жизнь в большом и шумном городе, к тому же не хотелось расставаться с Кичик. Она боялась, что отец не посчитается с ее желанием и попросту прикажет ей следовать за собой, но Чимтай, выслушав ее, лишь сказал:

– Пусть будет так. Пока твой сын мал, оставайся тут. Но когда тело его окрепнет и разум созреет для того, чтобы вмещать знания, ты привезешь его в Сыгнак. Я позабочусь о его воспитании и о его будущем.

*Хвалынcким морем тогда называлось Каспийское.

**Курултай – верховный совет татарской знати, собиравшийся иногда для решения особо важных государственных и инастических дел.

Чимтай, как известно, был миролюбив и с соседями своими старался ладить. Это ему удавалось без особого труда, ибо его современник, золотоордынский хан Джанибек, тоже не стремился к подавлению Белой Орды. Таким образом, в отношениях между обоими татарскими царствами, на пятнадцать лет, то есть до смерти Чимтая, наступил период затишья, и как детство, так и юношество Карач-мурзы протекли в мирной обстановке. До тринадцатилетнего возраста он не покидал Мангышлакского ханства и воспитывался как всякий татарский мальчик – будущий воин. Высокое происхождение не избавляло его от прохождения этой общей суровой школы, – наоборот, налагало обязательство пройти ее полнее и лучше других. К двенадцати годам он уже во всем был привычен к кочевой и походной жизни, отлично скакал на любом коне, метко стрелял из лука и саблей перерубал водяную струю с такой ловкостью, что не отбрызгивалась ни одна капля.

Неизменным товарищем его детских игр и воинских упражнений был Тохтамыш. Мальчики росли вместе, были неразлучны, и с детских лет их навсегда связала крепкая дружба, несмотря на то что характеры их были совершенно различны.

Тохтамыш обладал большими способностями, умом и волей, но по натуре своей был властен, честолюбив и скрытен. Живя в атмосфере ханских интриг и усобиц, он рано понял, что тот, кто ищет высокого положения и власти, всегда должен быть готовым к явной или тайной борьбе против любого соперника, а таковым вероятней всего мог явиться кто-нибудь из близкой родни. И потому с детства он привык не доверять никому.

Карач-мурзу, наоборот, никакие честолюбивые планы и мечты не занимали, он был уравновешен, прям и чужд какого-либо лукавства, а к тому же, под влиянием Никиты, в эти годы он свое будущее еще связывал с Русью, считая, что в Орде находится лишь временно. И потому Тохтамыш, несмотря на свою природную подозрительность, не мог сомневаться в искренности его дружбы и сам платил ему тою же монетой.

Но истинным пестуном и наставником Карачевского княжича, волею злого случая обреченного на жизнь в татарской Орде, был в эти годы Никита. Свято выполняя клятву, данную умирающему князю Василию, он посвятил заботам о мальчике и его воспитанию весь остаток жизни и перенес на своего питомца всю ту любовь и преданность, которую питал к его отцу.

Будучи только воином и человеком неженатым, он раньше никогда не имел дела с детьми, но все же сумел найти правильный подход к сердцу ребенка и завоевать его любовь и доверие. Он научил смышленого малыша говорить, а позже – читать и писать по-русски и постепенно передал ему все, что сам знал о Руси и о роде его отца, неустанно внушая – каким должен быть истинно русский человек и русский князь. А так как собственные понятия Никиты были весьма возвышенны и сам он был человеком безупречной честности и благородства, – таким же рос под его влиянием и Карач-мурза.

Во всем этом татары Никите не мешали: они считали важным, чтобы мальчик получил правильное воинское воспитание, область же духа их интересовала мало. К тому же Никита пользовался среди них большим уважением, они знали, что ничему худому он не научит, а если и привьет ребенку кое-что русское, – плохого в том нет, потому что то же самое привил бы ему и родной отец, если бы остался жив.