Русь и Орда Книга 2 - Михаил Каратеев

– Стало быть, только на том вы меня в Твери и оставите, что поцелую я крест Московскому князю? – помолчав, спросил Михаила Александрович.

– Ежели поцелуешь князю Дмитрею крест и крестоцелование свое будешь блюсти, великий хан, – да умножит Аллах его славу, – обещает тебе свою милость и пришлет ярлык на княжение в Твери. А инако от Орды для себя добра не жди.

Михаила Александрович задумался. Конечно, надеясь на помощь князя Ольгерда и на разруху в Золотой Орде, можно было бы упереться на своем и отказаться от крестоцелования, а вместо Микулина поехать и сесть в Твери. Но кто знает, захочет ли Ольгерд ввязываться в войну с Ордой и не объединятся ли оба хана для совместного похода, сулящего им богатую добычу? Тверь к тому же еще как следует не укреплена, – не то что Москва… Стены деревянные, да и те всюду протрухлявились. Запасов в городе вовсе мало… «Пожалуй, лучше будет для видимости покориться, чтобы дали время справить свои дела и столковаться с Литвою, – подумал он, – а тогда еще поглядим – кто кого! За порушенное же крестоцелование, поелику меня к нему принудили, Бог не осудит!» Придя к такому заключению, он тяжело вздохнул и сказал:

– Ин будь по-твоему! Коли нельзя иначе, поцелую крест Дмитрею Ивановичу. Доведи великому хану: хотя и делаю то по принуждению, – первым клятвы своей не порушу, и доколе Москва меня не тронет, и я ее трогать не стану. Но пусть и назовусь, для людей, молодшим братом Дмитрея, – все одно в Твери буду править по своей воле, и ты ему скажи, чтобы знал свое, а мне бы не указывал.

– В Тверской земле хозяином будешь ты, а на Руси – князь Дмитрей. В чем ином он тебе указывать не станет, но за измену призвать тебя к ответу может всегда. И ты это помни.

– Да ведь этак он что хочешь за измену посчитать может! К примеру, учну я свой город обновлять либо приедет ко мне погостить зять мой, Ольгерд Гедиминович, а он скажет, что я к себе Литву призвал, чтобы с нею вместе на Москву идти! А коли не сам он такое выдумает, так митрополит ему назудит в уши. Ты его еще не знаешь, нашего святителя! Нешто не по его наущению меня Дмитрей схватил?

– Митрополит – человек святой жизни и великой мудрости. Его знает и чтит вся Орда. И никто плохому про него не поверит. А тебя я чем доле слушаю, тем более тебе дивлюсь. Даве ты меня спросил, – татарин ли я? Ну, а теперь я спрошу: да точно ли ты русский, князь Михаила?

Михаила Александрович остолбенел, – для него это было уж слишком. Подозрение, возникшее при первом взгляде на посла, нахлынуло на него с новой силой и разом обратилось в уверенность. Конечно, все это подстроено Дмитрием и митрополитом, чтобы обманом заставить его поцеловать крест Московскому князю либо уйти из Твери в Микулин! Потому Дмитрий столь нежданно и позволил ему идти к послу… И с ним говорит теперь какой-нибудь московский прощелыга, одетый татарином, думая поймать его, Тверского князя, в эдакую детскую ловушку! Но нет, шалишь!

– Ах ты, шут стоеросовый! – закричал он, побагровев от гнева. – Ты что же, думал – я дите неразумное либо николи не видел настоящего татарина? Битый час плетешь тут невесть что и мыслишь – так вот я тебе и поверил! Дурачье московское! Хоть бы кого иного послом-то вырядили, а ты, поди, от Орды и близко не бывал! Я едва глянул на твою харю, так сразу и разгадал всю вашу затею! Ужо пождите: великому хану будет ведомо, что за дела вы тут творите его именем, – тогда поглядим, какой ярлык он вам пропишет!., да чего ржешь-то как жеребец?

Карач-мурза, при первых словах Тверского князя, открыл рот от изумления, затем грозно нахмурился и вскочил с места. Но в следующий миг гневное выражение его лица внезапно сменилось веселым. Он широко улыбнулся, показав собеседнику два ряда белых, как кипень, зубов и наконец, позабыв о своем посольском достоинстве, – повалился обратно на скамью и захохотал безудержно и так заразительно, что у Михаилы Александровича гнев сразу остыл и ему тоже захотелось смеяться.

– Эк тебя прорвало, – промолвил он. – Ну, ладно, хватит! Выкладывай теперь – кто ты таков и кто тебя научил предо мною скоморошничать?

Утирая рукавом выступившие на глазах слезы, Карач-мурза достал из кармана золотую пайцзу и бросил ее на стол перед князем Михайлой.

– Не сумневайся, князь, – сказал он, не без труда придавая своему лицу обычное невозмутимое выражение, – я настоящий посол, хотя и мало похож на татарина, а потому буйство твое тебе в вину не ставлю. Но думаю, что разговор наш можно на этом закончить. Завтра ты поцелуешь крест князю Дмитрею Ивановичу и после того можешь ехать в Тверь. Я доведу великому хану, что ты волю его исполнил, и он пришлет тебе ярлык на тверское княжение.

Глава 15

И тогды князь великий Дмитрей Иванович да Алексей митрополит попускаша князя великого Михаила Александровича Тферьского и бояр его восвояси. Князь же Михаиле осерчаша вельми и о том негодоваше, что ему учинили на Москве, и положил то в обиду и про то имеаше розмирие к великому князю, наипаче же на митрополита жаловашеся, – к нему же веру имел паче всех, яко по истине святителю.

Троицкая летопись

Спустя день в соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы, после торжественного молебна, князь Михаила Тверской целовал крест Дмитрию Ивановичу, великому князю Московскому и всея Руси.

По повелению Дмитрия обряд был проведен с великою пышностью, в присутствии всей московской знати и тех удельных князей, которые в ту пору находились в Москве. Впрочем, их было немного: кроме Владимира Андреевича Серпуховского, только Константин Иванович Оболенский, с сыновьями Иваном и Андреем, Федор Романович Белозерский да Федор Михайлович Моложский – статный белокурый юноша, ровесник и друг князя Дмитрия.

Зато боярство московское было почти в полном составе. Тут находились все четыре брата митрополита Алексея – Феофан, Федор, Матвей и Александр Плещеи; Кобылиных было пятеро: кроме Гавши и Кошки, еще Семен Жеребец, Александр Елка и Василий Вантей; был и московский тысяцкий, престарелый боярин Василий Васильевич Вельяминов, с сыновьями Иваном и Микулой, и брат его – окольничий и воевода Тимофей Васильевич.

В ладанном тумане собора боярские ферезеи сверкали золотом и самоцветами, в отблесках свечей палево искрились низанные жемчугом воротники; чтобы не ударить лицом в грязь перед другими, – каждый приоделся сегодня в самое лучшее, но всех затмили богатством своих одеяний братья Дмитрий, Иван и Владимир Всеволожские – сыновья Смоленского князя Всеволода Глебовича, приехавшие служить Московскому государю. Среди бояр и приближенных Дмитрия Ивановича не одни они были Рюриковичами: братья Иван Уда, Михаила Крюк да Иван Собака принадлежали к роду князей Фоминских. (Их отец, удельный князь Федор Юрьевич Фоминский, был женат на разведенной жене Симеона Гордого, Евпраксии.)

Чуть не пополам уже согнула старость Алексея Васильевича Босоволкова, а пришел тоже; рослый и дородный Иван Окатьевич Валуй рядом с ним кажется истинным великаном; хоть и не столь высок, но осанист и важен Иван Федорович Воронцов; виден собой и Михаила Челяднин, а вот Иван Андреевич Одинец – тучен и вширь расплылся, из него бы двоих таких можно сделать, как старший брат его, сухонький, и желтый Константин Добрынский. Всех взял роскошною, черной как смоль бородой Дмитрий Александрович Зерно, – внук, татарского мурзы Чета, пришедшего из Орды на службу к Ивану Калите. Был среди бояр Дмитрия настоящий татарин – царевич Серкиз, во святом крещении Иван, годов семь тому назад счастливо спасшийся от Кидыревой резни в Сарае и приехавший, вместе с сыном своим, служить Московскому князю. Был и один боярин из немцев ныне Семен Мелик, а прежде – рыцарь фон Мельк.

* История сохранила около пятидесяти имен московских бояр княжения Дмитрия Донского, – по-видимому, всех его ближайших сотрудников и главных воевод.

**Тысяцкий в Москве начальствовал над всем сборный войском (за исключением постоянной княжеской дружины) и, кроме того, имел гражданскую власть, совмещая в себе, применительно к более поздней терминологии, должности губернатора и командующего войсками округа.

***От мурзы Чета и боярина Зерно произошли Годуновы и Сабуров.

Пришли также братья Свиблы, Логин Кикин, Родиов Квашня, Андрей Борков, Юрий Кочевий да Юрий Щека Дмитрий Минаевич Минин, Иван Мороз, Иван Хромой Андрей Шуба, Данила Рыбкин-Борцов и иные. Тут же, чуть стороне, рядом с воеводами Петром Лихачевым и Семеном Добрынским, стоял мало еще с кем обзнакомившийся прусский воевода Драница, только лишь накануне крещенный Иваном.

Отдельной кучкой, хмурые как сычи, стояли тверские бояре Гаврила Бороздин, Федор Бибик, Тарас Шетнев Андрей Кондырев, Михаила Левашев и Афанасий Сулин в недобрый час приехавшие в Москву вместе со своим князем и отсидевшие два месяца взаперти, по домам московских бояр. Впрочем, судя по упитанным телам и лоснящимся лицам, неволя ни для кого из них не оказалась тяжелой и с особыми лишениями отнюдь не была связана.