Русь и Орда Книга 2 - Михаил Каратеев

Утром движение возобновилось в том же порядке, и продолжалось несколько дней. Никита начинал догадывать куда едет Хисар, ибо видел, что они неуклонно следуют то же дорогой, по которой сам он приехал в Сарай, но держась обратного направления. Когда, оставив в стороне Сарай-Бту, на шестой день пути они переправились через реку Джаик и свернули на юг, – предположение Никиты обратилось в уверенность: Хисар-мурза ехал в Хорезм, – очевидно, Джанибек нашел, что настало время перебросить его к границам Мавераннахра. Никите это было на руку: если так, – дальнейший их путь лежал через улус Чимтая, что в случае нужды позволяло скорее и легче уйти от преследованья.

*Д ж а и к – татарское название реки Урал.

На тринадцатый день, миновав накануне большое озеро Сам, отряд Хисара остановился на ночлег возле одинокого колодца, в самом центре Устюртской возвышенности, уже в пределах Мангышлакского ханства. Густые заросли саксаула и неровная местность дали возможность Никите и его людям, не опасаясь быть замеченными, расположиться совсем близко, на склоне холма, откуда весь лагерь Хисара был виден как на ладони.

Погода все время стояла удушливо-знойная, но в этот вечер восточный край неба внезапно стал затягиваться тучами, из которых, в быстро сгущающейся тьме, все ярче сверкали зарницы, а вскоре послышались и отдаленные раскаты грома. Приближалась гроза, – явление в этих местах редкое и к тому же крайне нелюбимое татарами, которые грозы суеверно боялись.

Со своего наблюдательного поста Никита видел, как внизу засуетились нукеры, укрепляя шатер Хисара, отгоняя от него подальше стреноженных коней и суматошно перетаскивая свои седла и вьюки в полуразрушенную глинобитную постройку, стоявшую немного в стороне от колодца. Смысл всей этой возни был ему совершенно понятен: он знал, что, по татарским обычаям, во время грозы прежде всего следовало удалить из своего жилья посторонних людей, отогнать от него как можно дальше всех домашних животных, а затем, завернувшись в черный войлок или, за неимением его, просто обернув голову конской попоной, лежать неподвижно, ничком, творя про себя молитвы. И, припомнив все это, Никита почувствовал, что сегодня судьба посылает ему долгожданный случай.

План, мгновенно родившийся в его уме, был смел и прост, а все его подробности он успел хорошо обдумать за те два часа, которые прошли до того, как ночь плотно окутала землю, а гроза разразилась в полную силу.

Приказав двум своим татарам, – у которых привычка слепо повиноваться воле начальника пересиливала даже страх перед грозой, – подвести оседланных коней к самой опушке кустарника, окружавшего колодец, он, вместе с Кинбаем, осторожно приблизился к шатру Хисара. Дождь едва начинался, но гром грохотал вовсю, и молнии сверкали почти беспрерывно. В их свете Никита увидел то, чего ожидал: возле шатра не было ни души, – все нукеры давно укрылись в хижине, где, вероятно, лежали вповалку на полу, бормоча молитвы. Тогда Никита, оставив на страже Кинбая, быстрым рывком отдернул кошму, закрывавшую вход в шатер.

Теперь ему нужна была лишь одна вспышка молнии, чтобы действовать наверняка внутри. Она сверкнула почти тотчас, и в ее мгновенном свете Никита успел различить прямо напротив входа постель и лежащий на ней черный, продолговатый сверток. Этого было достаточно, и в следующую секунду Никита, навалившись всею тяжестью на этот сверток, уже увязывал его ремнем. Хисар задергался и глухо замычал, но сейчас же получил, через покрывавший его войлок, такой удар кулаком по голове, что потерял сознание или, во всяком случае, счел за лучшее не подавать больше признаков жизни.

Через минуту, подняв тюк с Хисаром на руки, Никита вышел из шатра, а еще через две – четверо всадников уже мчались от колодца по направлению к ставке хана Чимтая.

Крепко увязанного мурзу Никита перекинул перед собою через седло, как мешок с овсом, а когда конь его притомился под двойной тяжестью, – передал сверток Кинбаю.

Так, время от времени передавая друг другу этот живой груз, скакали они больше часу. Кони изрядно устали, чтобы дать им отдых, Никита приказал перейти на шаг. Гроза удалялась, сквозь сизые прорывы разбегающихся туч все смелее поглядывала на землю ущербная луна. Найдя налитую дождем лужу, всадники утолили жажду, напоили лошадей и, передохнув немного, снова пустились вскачь. К рассвету их отделяло от колодца верст сорок.

– Куда ты везешь его, аньда? – приблизившись к Никите, спросил Кинбай. – В стойбище хана Чимтая нам с ним доехать: будет погоня, а до него еще больше пятнадцати фарсахов. И кони наши совсем устали.

– Ну, погоня-то нам не страшна, – ответил Никита. – Сработали мы чисто. Его люди ничего такого и в мыслях не держат. Они, ежели даже и вылезут ночью из хибары, войти в шатер и тревожить своего хана до утра не осмелятся, и утром, когда уж увидят, что его нет, – не вдруг сообразят куда он подевался и в какой стороне его искать: дождем наши следы начисто замыло.

*Фарсах – принятая в Средней Азии мера длины, равная приблизительно семи верстам.

– Может, и так, аньда. Но человек, который не надеется на счастливые случаи, всегда живет дольше того, кто на них надеется.

– Это ты истину молвил. Ну, что же, коли так, остановимся. Везти его к Чимтаю я не помышлял, а ждал лишь, пока рассветет. Доставай гадину из вьюка!

* * *

Хисар– мурза, давно очнувшийся в своем мешке, из отрывочных фраз, которыми изредка перебрасывались его похитители, понял, в чьих руках он находится, но всей безнадежности своего положения пока не сознавал. Трусом он не был, большим умом не отличался, а к тому же был настолько высокого мнения о своей особе, что просто не допускал мысли, что эти люди могут его убить. Вероятно, с него потребуют выкуп, думал он, или отвезут в ставку хана Чимтая, а там уж Джанибек сумеет его выручить.

Не беспокоясь, таким образом, за свою жизнь, но понимая, что всякое сопротивление пока бесполезно, он покорно висел в своих путах, несмотря на мучительное неудобство такого положения.

Когда вьюк, в котором он находился, без особых церемоний сбросили на землю и развязали, он сел, расправил затекшие конечности и налитыми кровью глазами огляделся вокруг. Было уже светло. Бескрайняя степь просыпалась, как сказочно-прекрасная девственница; розоватые лучи восходящего солнца растекались по непросохшей земле, взбирались на серебряные метелки полыни, тысячами жемчужинок рассыпались по росистым перышкам ковыля. Как красиво, и как это он прежде никогда не замечал – до чего хорош этот мир!

Но в следующую секунду он увидел Никиту, стоявшего в трех шагах и глядевшего на него тяжелым, неподвижным взглядом, как глядят на змею, которую сейчас раздавят. И под этим взглядом Хисару впервые стало по-настоящему страшно. Он смутно почувствовал, что все его успокоительные рассуждения рассеиваются, как дымка, поднимающаяся от этой влажной земли и тут же, на глазах, тающая в воздухе. Почти не сознавая, что делает, он вскочил на ноги и закричал:

– Чего ты хочешь от меня, сын шакала?! И как смел ты поднять свою грязную руку на меня, царевича и друга великого хана?

– Ты злодей и подлый убивец, – медленно сказал Никита, делая шаг к нему. – А чего я хочу, ты знаешь: за князя моего, за светлую жизнь его, тобою загубленную, хочу казнить тебя смертью. Становись на колени!

– Я не убивал твоего князя! – надрывно выкрикнул Хисар, побледнев как мел, но продолжая стоять на месте.

– Врешь, душегуб! Он успел сказать мне, кто его убил. И не спасут тебя от моего отмщения никакие цари и ханы! Становись на колени!!

Хисар быстро повел вокруг помутившимися глазами и сделал такое движение, будто хотел бежать. Но тяжелая как жернов ладонь Никиты опустилась ему на плечо и придавила к земле. Сразу обмякнув, он медленно опустился на колени. Никита шагнул назад и взялся за рукоять сабли.

– Не убивай меня, – быстро сказал Хисар. – Я дам тебе столько золота и коней, сколько ты пожелаешь!

– Не надобно мне ни золота твоего, ни коней! Умри, и да будет проклята твоя память!

Поняв, что сейчас конец, Хисар почувствовал почти непреодолимое желание упасть к ногам Никиты и, целуя его сапоги, молить о пощаде. Но последним усилием воли и гордости он взял себя в руки и решил умереть как мужчина. Лицо его внезапно приняло почти спокойное выражение, он взглянул на небо, посиневшими губами пробормотал священные имена Аллаха и Пророка, потом скрестил руки на груди и наклонил голову.

Не сводивший с него глаз Никита потянул из ножен саблю, но на половине этого движения рука его остановилась. Застыв на секунду в неподвижности, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя и сам себе удивляясь, он медленно дослал саблю обратно в ножны и почти виноватым голосом обратился к Кинбаю, молча наблюдавшему за происходящим.

– Не могу, аньда… Хотя и изверг он, а рука не подымается на безоружного. Ну пусть бы он кричал, ругался, что ли… А так не могу! Пореши его ты! Тебе ведь не впервой, сам мне когда-то сказывал.