Варвары против Рима - Терри Джонс

Позор был столь велик, что о потере Germania Magna никогда не упоминали. И хотя покинутый город у Вальдгирмеса, в конце концов, был обнаружен, римляне не оставили никаких записей о том, как он в действительности назывался. Хотя, вероятно, он был столицей Великой Германии. Никто не смел сказать, что Рим потерял не только легионы.

«КВИСЛИНГ» И БОРЕЦ ЗА СВОБОДУ

Как ни странно, несмотря на величие победы над Варом, Арминий не сразу стал верховным и неоспоримым лидером херусков. Оставалось еще много германцев, видевших свою выгоду в сотрудничестве с Римом, а не в борьбе с ним. И Сегест, человек, пытавшийся предупредить Вара о надвигающейся катастрофе, был одним из вождей такой группировки.

Он, естественно, присоединился к Арминию при нападении на Вара, поскольку не хотел вызывать подозрений, но его симпатии были неотделимы от его интересов: он сочувствовал римлянам. Сегест стал главным антагонистом Арминия среди херусков, соперничество между этими людьми перешло и в область личных отношений. Это случилось из-за того, что Сегест стал тестем Арминия, что его вовсе не радовало. Дочь Сегеста, Туснельда, была помолвлена с человеком, союз с которым, как предполагается, Сегест одобрял. Тут, однако, встрял Арминий и похитил не только любовь Туснельды, но и ее саму, женился на ней вопреки протестам отца[163]. Арминий, похоже, действительно любил Туснельду, и Тацит сообщает нам, что сама Туснельда «с большей страстью относилась к мужу, нежели к отцу». Сегест и Арминий всегда занимали противоположные политические позиции, а теперь они просто ненавидели друг друга.

Римляне были хорошо осведомлены об этих распрях. Когда Август умер, племянник нового императора Тиберия Германик вернулся в Германию, чтобы отомстить херускам. Он намеревался максимально использовать этот раскол. Как пишет Тацит: «Эти два вождя стояли, соответственно, за измену и за благосклонность к Риму. Арминий был германским смутьяном. Сегест часто предупреждал Публия Квинтилия Вара, что готовится восстание»[164].

Германик начал свою месть херускам с уничтожения племени хаттов — «беспомощные женщины, дети и старики были перебиты или захвачены в плен», а их столица разрушена[165]. Тем временем Арминий захватил власть и взял в осаду сторонников Сегеста, который обратился за помощью к Германику. Сегест явно был важным союзником Рима, если Германик выручил его и сопроводил за Рейн вместе с многочисленными родственниками и несколькими высокопоставленными дамами, включая Туснельду, дочь Сегеста и жену Арминия. Не совсем ясно, как она оказалась в этой компании, но, должно быть, Сегест силой забрал ее у Арминия, возможно, в то время, когда Сегест (как он позже заявил) бросил Арминия в тюрьму. Сегест допускал, что по собственной воле Туснельда к ним не присоединилась бы.

В книге Тацита Туснельда предстает замечательной, энергичной женщиной. Вот она стоит, беременная и разлученная с мужем, силой приведенная во вражеский лагерь отцом-изменником, — и все же не знает пощады. «С самого ее прибытия ни просьб, ни слез смирения. Она спокойно стояла с руками, сжатыми под плащом, глядя вниз на свой увеличившийся живот»[166]. Легко представить, как восхищался такой женщиной ее муж, предводитель движения сопротивления ее страны, и как ненавидел отец, шпион и стукач.

Сам Сегест в представлении Тацита — «великая фигура, бесстрашно признающий, каким хорошим союзником он был». Он произносит речь в свою защиту, которая, по мысли Тацита, могла бы оправдать предательство:

С тех пор как божественный Август сделал меня римским гражданином, в моем выборе друзей и врагов я руководствовался твоей выгодой. Моим мотивом не была ненависть моего народа — ибо предатели отвратительны даже стороне, к которой они примкнули, — но вера, что интересы римлян и германцев совпадают и что мир лучше войны. Вот почему я донес твоему бывшему командиру, Вару, о человеке, который разорвал договор с тобой, — Арминии, похитителе моей дочери![167]

Германик пообещал предоставить Сегесту и его семье безопасное жилище в Галлии. Туснельда родила Арминию сына, которого отправили в Равенну. Тацит надеялся рассказать об «иронической судьбе, которая была ему уготована», но так никогда и не сделал это.

АРМИНИЙ НАНОСИТ ОТВЕТНЫЙ УДАР

Арминия, понятное дело, поведение Сегеста слегка вывело из себя. И даже не слегка. Тацит пишет, что он был «взбешен похищением жены и перспективой рабства для своего еще не родившегося ребенка». Поэтому он совершил блицтур по землям херусков, призывая возобновить войну с римлянами. Слова, которые Тацит вкладывает в уста Арминия, звучат вдохновляюще: «Германия не потерпит римских розг, топориков и тог между Рейном и Эльбой. Другие страны, не знакомые с римским правлением, не познали их налогов и их карательных походов. Мы познали — и больше этого не допустим!»[168].

Так говорил Арминий или не так, но, похоже, он добился своего. Германика встревожил размах направленного против него восстания, и он атаковал на нескольких фронтах, чтобы разбить повстанцев. Одна из его колонн, убивавшая и грабившая в землях бруктеров, обнаружила штандарт 19-го легиона, погибшего с Варом. Наконец, войско достигло Тевтобургского леса, где лежали все еще не погребенные останки легионеров Вара. Выжившие привели живых к мертвым, и, как пишет Тацит, «перед ними ожили ужасные сцены… На голой земле белели кости, разбросанные там, где люди убегали, и сваленные в кучу, где они стояли и сражались. Там были обломки копий и куски лошадиных тел, а на ветвях деревьев висели человеческие головы. В роще неподалеку стояли диковинные алтари, на которых германцы убивали римских полковников и старших командиров»[169].

Во время кампании следующего года произошла необычайная встреча. Тацит, описывая ее, драматизирует и сгущает краски, хотя ситуация не была редкостью для большинства варварских семей, когда на них надвигалась империя. Он описывает, как Арминий приходит на речной берег и требует, чтобы ему дали поговорить с его братом Флавием, который находился в римском лагере на другой стороне. Флавий несколько лет назад, сражаясь в войсках Тиберия, потерял глаз. Когда он вышел, Арминий…

…спросил своего брата, откуда рана на лице. Место и битва были названы ему. Тогда он захотел узнать, какую Флавий получил награду. Флавий упомянул свое высокое жалованье, почетные венок и цепь и другие воинские награды. «Невелико вознаграждение за рабство», — презрительно сказал Арминий.

Тогда между ними начался спор. Флавий говорил о величии Рима, богатстве императора, об ужасном наказании, ожидающем побежденных, о милости, заработанной подчинением, — даже с женой и сыном Арминия, теперь живущими как пленники в Равенне, не обращаются, как с врагами. Его брат (Арминий) подробно говорил о патриотизме, свободе навек, национальных богах Германии — и об их матери, которая поддержала его, умоляя, чтобы Флавий не стал дезертиром и предателем, а выбрал путь освободителя своих родных и своей страны[170].

Тацит пишет, что аргументы скоро стали оскорбительными и дискуссия закончилась бы дракой (несмотря на то, что братья стояли на разных берегах реки), если бы Флавия не удержали. Арминий остался, «выкрикивая угрозы и вызывая на бой, многие из них — на латыни». На следующую ночь один из херусков, возможно сам Арминий, подъехал верхом к римскому частоколу и стал дразнить солдат на латыни, обещая каждому дезертиру жену, немного земли и сто сестерциев.

В сражении, когда оно началось, успех был на стороне римлян. Арминий был ранен, но, размазав собственную кровь по лицу, чтобы его не узнали, прорвался сквозь ряды римских лучников исключительно за счет физической силы и стремительности своего коня. Германик объявил о своей победе над Арминием, хотя тот не был ни убит, ни пленен. Римляне сожгли все, что могли, убили всех, кого могли, взошли на свои корабли и уплыли домой.

ТРИУМФ ГЕРМАНИКА

Тиберий настоял, чтобы его командующий вернулся в Рим и отпраздновал триумф в честь победы над германцами. Вполне возможно, что император испытывал зависть к племяннику, добившемуся таких успехов и популярности в войсках. Поэтому, даже несмотря на то, что война в Германии была фактически еще не завершена, 26 мая 17 года состоялся триумф Германика. Это было что-то!

Арминий остался в стороне. Не только потому, что это было важнейшим событием года, но и потому, что его жена и сын, которого он никогда не видел, присутствовали при этом… не как зрители — их провели перед публикой как пленников.