Бремя одежд - Кэтрин Куксон

– Представляете: мы все бегаем с ружьями за немецкими парашютистами и палим наугад?

Мисс Шокросс издала нечто среднее между смехом и хихиканьем – этот звук всегда раздражал Грейс.

– Ну, ладно, – Дональд заговорил серьезно. – Не стоит шутить на эту тему, война – вовсе не шутка, и если случится самое худшее, мы все, несомненно, выполним свой долг… Теперь с расписанием дежурств, Кейт, – он подался вперед. И тут игривое настроение вернулось к нему. – Только подкрепитесь этим кексом перед битвой.

Комнату наполнил смех Кейт Шокросс. Она смеялась, закрыв глаза и опустив голову. Затем так же внезапно она прекратила веселиться, достала из сумки лист бумаги и начала объяснять график дежурств.

Грейс наблюдала, как они очень серьезно распределяли обязанности на случай войны, дух которой действительно витал в воздухе.

Было начало сентября тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Казалось, что Англия может в любую минуту оказаться в боевой готовности: людям уже выдали противогазы, шли разговоры о сооружении земляных убежищ, о ночевках в них. Мысли о войне не пугали Грейс, за исключением тех случаев, когда она начинала думать о детях. Взрослые могли постоять за себя, но дети, особенно младшего возраста, как те, что ходили в начальную группу деревенской школы…

Тревожные мысли не давали ей покоя, потому что она в последнее время вообще не могла думать ни о чем другом. Дети, дети… ребенок. А что если у нее будет ребенок, и его убьет бомбой? Дрожь пробежала по всему телу Грейс, с головы до ног, потом она как-то странно застыла – внутренний голос произнес: «Все равно я бы рискнула».

Она вновь взглянула на Дональда. Его лицо было серьезным, красивым и серьезным. Не удивительно, что Кейт Шокросс не могла оторвать от него глаз. В деревне говорили, что она бегает за священником, но ее это, похоже, не трогало; казалось, она не замечает ничего, кроме этого человека.

То раздражение, презрение и даже ревность, которые Грейс временами испытывала в течение двух лет по отношению к Кейт, улетучились, как будто этих чувств никогда не было. Теперь Грейс ощущала нечто совсем другое – жалость. Да, жалость к мисс Шокросс, которая влюбилась в раковину – пустую внутри раковину, занятую только Богом. Внутри этой раковины не было места для женщины, разве что для куклы… Дональд был мужчиной с куклой. Она, Грейс, являлась этой куклой, которую время от времени надо было целовать, ласкать… и всегда оставлять разочарованной.

Год назад она начала ревновать Дональда к Богу. Это чувство владело ею несколько месяцев, и она ужасно переживала: нельзя смотреть на Господа, как на соперника. К счастью, все кончилось в тот самый день, когда Дональд повез ее к своему другу в Херроугейт. Тот тоже был священником. Добряк, это сразу было видно по его лицу, он имел семерых детей… Значит, люди, которые служили Богу, все равно оставались людьми.

Грейс была замужем за Дональдом семьсот восемьдесят четыре ночи. Ее беспокоило то, что она измеряла время такими категориями – не два с лишним года, а именно семьсот восемьдесят четыре ночи. И каждая ночь приносила ей чувство страха, потому что она не могла заснуть, открывая все новые черты в человеке, который лежал рядом.

Много месяцев назад она сделала для себя еще одно открытие: Дональд вообще не имел права ни на ком жениться. В одну из таких наполненных страхом ночей Грейс чуть не набросилась на него и не начала трясти с криком: «Ты согрешил, хотя предостерегаешь от этого других в своих проповедях. Ты совершил самый тяжкий грех против человеческой природы. Ты слышишь?!»

В ту ночь она встала, потихоньку вышла из спальни и направилась… в кладовку. Из всех комнат дома она выбрала именно это помещение, потому что оттуда она могла, распахнув дверь, смотреть в ночную тьму, не опасаясь, что кто-то увидит ее.

Хотя каждую ночь она разбирала Дональда по косточкам, мысленно критиковала его недостатки, его слабость, она все еще любила его. Грейс видела, что ему присуща некоторая мстительность, хотя он и старался скрыть эту черту характера. Она знала, что он обладает способностью добиваться своего хитростью, что иногда он использует кафедру для того, чтобы наносить удары – и не только в защиту Бога. Никто не осмелится возражать священнику, который проповедует с кафедры. И все же Грейс чувствовала, что в Дональде есть и немало хорошего; он всегда старался помочь людям, правда, точнее было бы сказать, что он организовывал эту помощь чужими руками, но эта организация, как полагала Грейс, тоже входила в его обязанности.

– А куда мы определим вот этого силача-великана? – Дональд вытянул большую белую руку и коснулся лица Грейс.

Мисс Шокросс оторвала от него взгляд и, посмотрев на Грейс, проговорила:

– О, я вас никуда не записала, потому что вы чувствуете себя не совсем хорошо.

– Нет, так не пойдет, она тоже должна участвовать, – Дональд нежно смотрел на жену, похлопывая ее по руке – Определим ее на дипломатическую работу, а?

Мисс Шокросс засмеялась над шуткой, а Грейс спросила обоих:

– Вам налить еще чаю?

Четверть часа спустя Дональд покинул дом вместе с мисс Шокросс: он собирался зайти к Тулам, так как миссис Тул заболела.

Грейс еще долго сидела одна в гостиной и смотрела на сад. Она понимала, что ситуация достигла той точки, когда надо что-то предпринимать. Она не могла больше жить так, она знала, что должна поговорить с Дональдом начистоту. Только на прошлой неделе тетя Аджи заметила: «Не пора ли уже обзаводиться и детьми?» Грейс ничего не ответила на это. Несколькими месяцами ранее она могла бы еще сказать что-нибудь вроде «О, для этого еще будет столько времени». Потом состоялся разговор с доктором Купером. «Знаете, нельзя же все время поднимать тонус с помощью лекарств, – сказал он. – Лучшее лекарство – природа, вы должны использовать ее, – он помолчал и добавил: – Вы понимаете, о чем я?» Грейс кивнула. Да, она прекрасно понимала, что имел в виду доктор Купер. «Сегодня же вечером, – решила она, – я выскажу Дональду все, и ничто не сможет мне помешать.» Не то чтобы она не пыталась неоднократно затронуть этот вопрос, но едва Дональд чувствовал, что разговор вот-вот коснется неприятной для него темы, как он тут же начинал целовать ее, похлопывать, поддразнивать и доводил ситуацию до того, что Грейс уже не могла заставить себя сказать: «Я хочу ребенка». «Но сегодня я не собираюсь слушать его лепет,» – подумала она и слегка склонила голову набок при этой мысли. Стало грустно оттого, что она начала воспринимать мужа вот так – называя его красивые слова лепетом…

К семи вечера Дональд еще не вернулся, и Грейс вышла в сад в поисках Бена: садовник не имел определенных часов работы. В компании старика она забывала о своих бедах, возможно, потому, что своим характером он был ближе всех к тем людям, среди которых Грейс росла на берегу Тайна. В его манерах она находила что-то от отца, от дяди Ральфа, от старого Джека Каммингса.