Бремя одежд - Кэтрин Куксон

Доктор Купер не стал больше расспрашивать. Он подошел к Грейс и встал рядом. Она смотрела в сад, и, помолчав немного, доктор заметил:

– А старина Бен все еще здесь. Он сильно постарел с тех пор, как умерла мисс Таппинг.

– Правда? – Грейс повернулась к собеседнику. – Конечно, я этого не заметила бы: для меня он нисколько не изменился с тех пор, как я увидела его впервые. Мне он нравится.

– Я рад слышать это. Забавный он старик, правда, чересчур прямой и откровенный. У него был единственный интерес в жизни – его хозяйка Они больше напоминали отца и дочь.

– Отца и дочь? Я всегда думала, что мисс Таппинг была старой женщиной.

– Ну, могла еще жить: ей было около сорока пяти.

– Неужели только сорок пять?

– Да. К тому времени, как был построен этот дом, она уже была обречена. Оставшееся ей время мисс Таппинг решила посвятить саду. Земля отблагодарила ее и дала еще девять лет жизни. Она была моей первой пациенткой, это я вынужден был вынести ей приговор… В тот день, когда она умерла, я видел, как Бен лежал на земле позади теплицы и плакал.

Грейс молчала. Картина, которую нарисовал доктор, была слишком яркой и печальной. Она посмотрела на сутулую спину старика-садовника и задала вопрос, вроде бы не относящийся к предыдущей теме:

– Почему вы решили жить здесь?

– В этих местах здоровый климат.

– Здоровый климат? – она снова повернулась к Куперу, и ее глаза сузились. Грейс произнесла эти два слова с такой интонацией, как если бы хотела спросить: «А почему это доктора должны жить в местах со здоровым климатом? Они ведь нужны там, где климат как раз нездоровый?»

Он оторвал взгляд от бука, который рос на краю газона, и ответил:

– У Рени был туберкулез. Она заболела в первый год нашей супружеской жизни.

И опять Грейс не нашла, что сказать. Она никогда и не догадывалась о том, что Рени болела – жена Купера выглядела крепкой и бодрой, а в последнее время, когда после десяти лет замужества она ожидала первого ребенка, ее просто переполняло счастье.

Рени заразила ее своим волнением, хотя последние несколько недель Грейс размышляла о своей новой подруге с чувством, которое нельзя было классифицировать иначе, как зависть. Однако теперь Грейс охватило раскаяние и стыд. Рени болела туберкулезом. Бен плакал на земле после кончины своей хозяйки. Зачем Дэвид рассказал ей все это – чтоб отвлечь ее от собственных проблем? Что ж, каковы бы ни были его намерения, кое-чего доктор добился. Грейс почувствовала себя не такой опустошенной. Неожиданно ей захотелось побыть одной, переосмыслить свое отношение к личной жизни, вспомнить о терпении и понимании. Надо меньше думать о себе и больше о… Дональде, о его нуждах… Но каковы они, его нужды? Этот вопрос выплыл из того уголка ее мозга, который за последний месяц стал на удивление аналитичным. Он раскладывал любые проблемы на составные части и преподносил ей с комментарием: «Перестань обманывать себя», а однажды посоветовал: «Расскажи тете Аджи», но она возмутилась: «Что? По-твоему, я сошла с ума?!» И этот непокорный островок уже начинал путать ее, потому что напоминал о себе с таким постоянством, как будто принадлежал другой личности. Иногда Грейс даже говорила себе: «Не обращай на него внимания». А однажды этот второй переполошил ее заявлением: «Знаешь, тетя Аджи была права Ему нужны не деньги, а вещи, которые на них можно купить. Посмотри, что он приобрел в последнее время: одежду для мальчиков-хористов, подушечки для моления, стулья для церковного холла, а сейчас он из кожи лезет вон, чтобы закончить сбор пятисот фунтов пожертвований на новую ширму. Я посмотрю…» – «Тссс! – мысленно предостерегала она, этот внутренний голос звучал как бы эхом слов ее покойного отца. – Тссс!»

– Чем займетесь во второй половине дня? – поинтересовался доктор.

– Я хотела прогуляться в районе холмов.

– Хорошая мысль. Чем выше поднимаешься, тем чище воздух. Походите подольше – до усталости. Как вы спите?

– Не очень хорошо.

– Я пришлю вам таблетки, примете их раза два-три. Знаете, сон – это привычка.

– Все привычка.

Купер был уже возле двери. В ответ на последние слова Грейс он обернулся, какое-то мгновение молча смотрел на нее, потом улыбнулся и кивнул:

– Вы правы. Даже наша жизнь – это совокупность различных привычек.

Когда доктор ушел, Грейс снова поднялась наверх, надела другие туфли и взяла пальто. Потом направилась в кладовую, находившуюся на противоположной стороне лестничной площадки. В этой комнате имелась дверь, выходившая на наружную лестницу. Лестница выполняла две функции: являлась запасным выходом на случай пожара и служила для доставки в дом фруктов. Отсюда, из задней части дома, можно было попасть во фруктовый сад. Накануне прошлой зимы Грейс под руководством Бена укутывала фруктовые деревья.

Проходя мимо теплицы, Грейс окликнула садовника. Тот подошел к двери, посмотрел на ее легкое пальто, затем перевел взгляд на небо и спросил:

– Вы идете на холмы, мэм?

– Да, Бен.

– Э… ну, тогда я на вашем месте не уходил бы далеко.

– Нет? – она удивленно посмотрела на Бена. – Но ведь такая хорошая погода!

– Да, да – сейчас. Через час или около того все изменится, – Бен указал на маленькую безобидную тучку, видневшуюся над вершинами деревьев, и добавил: – Это верный признак. Могу поспорить, что дождь начнется еще до того, как подойдет время вечернего чая.

– О, что ты такое говоришь, Бен.

– Да уж говорю. Так что будьте осторожны, мэм.

– Буду, Бен, но до чая я вернусь.

– Постарайтесь, мэм, постарайтесь, – старик кивнул и одарил Грейс улыбкой – по крайней мере, это считалось у него улыбкой.

Грейс вышла за калитку и через несколько минут оказалась в лесу. Она направилась по тропе, о которой узнала от Эндрю Макинтайра во время прогулки с тетей Аджи.

Странно, думала она иногда, что в тот день я встретила его дважды и всего дважды – за много дней, прошедших с тех пор.

Первый раз – на дороге за деревней. Он был не один. Аделаида Тул ехала на лошади, а Эндрю шел рядом, чуть выше по склону холма, так что их головы находились на одинаковом уровне. Оба выглядели молодыми, счастливыми и смеялись. Эта картина заставила ее почувствовать собственное одиночество, и не потому, что Аделаида и Эндрю выглядели счастливыми, а, как ни странно, из-за их молодости. Аделаида была одного с ней возраста, но в тот день Грейс казалась себе настолько старой, что могла бы сойти за ее мать: как раз накануне она плакала ночью до тех пор, пока не заснула. Аделаида весело поздоровалась с ней, но Эндрю Макинтайр не проронил ни слова, а только поклонился и придал лицу серьезное выражение – но только до тех пор, пока Грейс не отошла на некоторое расстояние, – их смех вскоре вновь донесся до нее.