Спящие пробудитесь - Радий Фиш

Решили изменить путь: вместо Дамаска отправиться в Иерусалим, невзирая на опасность стать жертвой разбойников. Вместе с ними отправились и армяне. В пути к ним прибились застрявшие в придорожных караван-сараях еще несколько путников, в том числе две арабские семьи с женами и домочадцами, страшившиеся чумы больше, чем грабителей.

К вечеру второго дня, когда закат уже окровавил спины холмов и они спешили до темноты укрыться за показавшимися из-за поворота каменными стенами караван-сарая, сбоку из бурьяна взвились вверх веревочные змеи. Бедреддин с Мюэйедом очутились в придорожной пыли. Какие-то люди в бараньих шапках, с бородами, повязанными куском ткани, скрутили им за спиной руки, схватили под уздцы их лошадей. Армянские подмастерья от неожиданности взялись было за оружие. И тут же пали под сабельными ударами. С отвращением почувствовал Бедреддин, как беззастенчивые чужие ладони шарят у него за поясом, под мышками.

Им развязали глаза в глинобитном, похожем на конюшню помещении. Через открытую дверь в обнесенном стенами дворе виден был очаг с котлом на цепи. Слышались негромкие голоса. Где-то рядом хрупали и перебирали ногами кони. Пахло конским потом, дымом, полынью, вареной убоиной. На возвышении у дальней стены, тускло освещенной плошками с салом, сидели за трапезой трое. Один, по видимости главарь шайки, всмотревшись в лицо Бедреддина, приказал:

— Развяжите!

Сошел с помоста, раскинул руки и, приближаясь, воскликнул:

— Вот мы и встретились, досточтимый мулла!

Только тут Бедреддин узнал его: туркмен из каравана, расспрашивавший его о звездах. Вот тебе и табунщик!

Между тем тот продолжал:

— Не обессудьте. Ошибка вышла. Наши люди не могли вас знать! — Он обратился к разбойнику, стоявшему за спиной у Бедреддина: — Ступай скажи, чтоб им вернули все, что отобрали. И лошадей покормите как следует. — Атаман снова обернулся к пленникам: — А вы, досточтимые, не побрезгуйте разделить с нами ужин, добытый в не менее славных делах, чем подвиги беев и ханов.

Посредине трапезы снова явился давешний разбойник. Спросил:

— Что делать с остальными?

— Старик гявур и две молодухи нам пригодятся. А прочим, чтоб не брать греха на душу, дайте одежонку, отвезите за фарсах и пустите на все четыре стороны.

— Но молодухи — мусульманки. И армянский зодчий, хоть и христианин, а подданный государя Ислама, пребывает под его защитой, — вступился за попутчиков Бедреддин.

— Сдается, почтенный мулла, я уже вернул вам свой долг?

— Вы нам ничего не должны, — встрял Мюэйед. — И динара у нас не взяли.

— И не дал ничего, только вернул вам ваше, — возразил атаман.

— Будьте милосердны, как велит Коран!

Разбойники рассмеялись.

— Ладно, — решил атаман, — старого гявура я вам дарю. А молодухи нам самим сгодятся.

Под утро Бедреддину и Мюэйеду вернули коней, а зодчему Вардкесу — его мула и вывели их на дорогу. В виду ближайшего караван-сарая атаман пожелал им благополучного пути. И точно добрый знакомый, приглашающий в гости, добавил:

— Будете в здешних краях, спросите Текташа. Аллах велик, может, и свидимся.

История с атаманом Текташем ожила в памяти Бедреддина через десятилетия.

«Все, что ты ищешь, — сказал он тогда ученикам, — есть в человеке. Только скрыто. Толкуют об ангелах и о бесах. Но и они — в человеке. Собственные силы людей, пробуждающие в них стремление к добру, к Истине, — вот что такое ангелы. Скотские побуждения, направляющие человека на путь корысти и коварства, — вот что такое бесы…»

Многие беседы с мюридами, что вел Бедреддин в Каире, в Эдирне, в Изнике, в лесах Делиормана, были занесены на бумагу писарями тайн и составили книгу «Варидат» («Постижения»), дошедшую до наших дней. Есть в этой книге и приведенные выше слова.

Все дальше уходили они от Дамаска по узкой каменистой дороге. Выжженная солнцем, выветренная веками, исстари была она размерена на переходы от водопоя к водопою, от караван-сарая к караван-сараю. Конские копыта оскальзывались на ее серо-зеленых камнях, отполированных миллионами ног. Фараоны и вавилонские цари, римские императоры и финикийские купцы, крестоносные полчища, закованные в латы, как саранча в хитин, толпы пленных, народы и воинства проходили по ней. Не было нищего бродяжки, пророка, купца и полководца, которые не знали бы этого пути. И чем дальше на юг продвигались трое земляков из Малой Азии, тем чаще встречались им караваны, тем тесней было за стенами ночных пристанищ. Солнце жгло все сильней, ночи становились душными. Путники спали вповалку на пахучих овчинах, чтоб из пустыни не лезла всякая нечисть, накрывшись с головой одеялами и халатами от комаров и москитов, если близко была вода.

Мюэйед, четыре года назад прошедший вместе с отцом этой дорогой во время паломничества в Мекку, помимо хозяйственных забот доброхотно взял на себя еще и роль путеводителя. На подходе к Тивериадскому озеру долго расписывал, какую рыбу подают в тамошнем караван-сарае. Рыба и впрямь оказалась вкусной — испеченная на углях, политая гранатовым соком. Но караванов здесь сошлось столько, что они едва протиснулись во двор. Всю ночь раздраженные теснотой лошади грызлись и визжали, верблюды и те тяжко вздыхали во сне. И после предутренней молитвы земляки сразу же отправились дальше.

Сады по берегам Иордана уже отцвели. Деревенские девушки под узловатыми тяжкими ветвями олив пели заунывно, как по мертвецу. Мюэйед поспешил объяснить, что у здешних арабов не все праздники совпадают с мусульманскими.

Мастер Вардкес всю дорогу молчал. По ночам, несмотря на усталость, долго ворочался на подстилке, вздыхал, как верблюды в тивериадском караван-сарае. Видно, тосковал по своим помощникам. Спустив на землю обетованную, однако, приободрился.

— Может, найду в Иерусалиме и работу и подручных? Ведь есть там армянские монастыри и подворья.

Он поглядел на Бедреддина.

— Конечно, найдете, отец!

Как песок влагу, впитывал Бедреддин картины незнакомой природы, жадно вглядывался в незнакомых людей. В душе у него шла какая-то явная, но еще невнятная ему работа. От давешней говорливости не осталось и следа.

На берегу Мертвого моря Мюэйед спешился. Позабыв о сане, скинул одежду, вошел в исчерна-синюю воду и лег на нее, словно на пуховую постель. Знал, вода в Мертвом море столь плотна, что захочешь, не утонешь. Не удержался и Бедреддин. Как-никак ему шел только двадцать второй год. Разделся, кинулся с маху в воду, не слушая, что кричит ему Мюэйед. И поплатился. Хорошо, что старый мастер Вардкес увидел неподалеку возле искореженного временем дуба толпящуюся скотину. Растолкав грудью своего мула синеватые спины ослов, он подвел державшегося за глаза Бедреддина к каменной корчаге, велел набрать в ладони тепловатой воды и промыть глаза, покуда не стихнет боль от разъедавшей их соли. Воистину Мертвое море наполнено мертвой водой.

Пришлось им на целый день задержаться в роще отвернувшихся от морского ветра приземистых деревьев. Их листва защищала глаза от прямых лучей солнца.

III

Миновав густые сады, песчаные холмы, наливавшиеся новым урожаем поля и тучные стада на холмах, они вышли наконец к стенам священного для стольких народов города. Серые, сложенные из глыб иудеями, надстроенные римлянами, а затем крестоносцами, они чернели узкими бойницами и были увенчаны зубцами, подобными широким щитам, что поверх земляных валов ставило османское воинство.

Сразу за сводами ворот пошли узкие, как трещины, улочки, стиснутые каменными, кирпичными, сложенными из плит стенами, нависающими над узкими проходами. В ушах звучал непрерывный многоголосый вопль. Казалось, в этом городе никто не говорит, не шепчет, а только кричит. Разносчики воды, продавцы свечей, ладана, масла, крестиков, распятий, торговцы четками, позлащенными изречениями из Корана, исполненными на пергаменте в виде дома, корабля или мечети. Все, что десятилетиями будут хранить как святыню многочисленные паломники в тысячах фарсахов от Иерусалима, расхваливалось на множестве языков во все горло, даже если покупатель стоял рядом, — надо, чтоб и другие слышали. И чем дешевле был товар, тем громче кричали о его достоинствах. Если бы стены не глушили, не разделяли эти вопли, ничего, наверное, нельзя было разобрать.

Никого здесь это не удивляло, не раздражало, не коробило. Здесь никто не отрекался от своей веры, не кичился ею, не навязывал ее другим. Чуть не за каждым углом стояли мечеть, церковь, молельня или какое-нибудь святилище. Но один стоял на земле Иерусалима, и един был бог. Для иудеев, для христиан, для мусульман. Иерусалимлян различие вер не разобщало.

За очередным поворотом послышалось глухое, словно из-под земли, многоголосое пение. Зодчий приложил ладонь к уху и сошел с мула.