Спящие пробудитесь - Радий Фиш

Но когда они отъелись и пришли в себя, Бедреддин стал подумывать об отъезде. Они явились в Иерусалим не затем, чтобы жиреть на дармовых харчах, а затем, чтобы приобрести знания. Все, что можно было получить здесь, они получили.

Прежде Иерусалим звучал Бедреддину многоголосием ледяной воды, сбегающей с гор. Теперь в этом звоне слышался ему гул пустоты.

Следующей стоянкой на пути к Истине будет для них средоточие науки и веры великий Эль-Миср — Каир.

Осторожно, боясь обидеть благородного покровителя, сообщил ему Бедреддин об их намерении. Тот, вопреки их ожиданиям, обрадовался:

— Вот и хорошо. У меня в Каире дела, я как раз собираю туда караван. Так что поедем вместе.

Они прибыли в Каир в четверг вечером. И остановились в принадлежавшем Али Кешмири обширном особняке неподалеку от берега Нила. У купца действительно были в Каире дела. Но привели его туда на сей раз не столько заботы торгового дома, сколько предчувствие: минует немного лет, и сей молодой улем из никому не ведомого города Симавне звездой взойдет над окоемом мусульманской науки. Это чутье, равно как его щедрость, и донесли до нас имя Али Кешмири сквозь толщу шести веков.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Эль-Миср

I

Подобно исполинским деревянным колесам Нила, медленно, со скрипом проворачивалось Колесо Судеб; опрокидывались, достигнув определенного предела, черпаки, выплескивалась, уходила в землю вода жизни, а в потаенной полутьме с рыдающим хлюпом зачерпывались из вечной реки новые горсти, поднимались к свету, возносились, играя на солнце, чтобы, достигнув вершины, начать путь вниз и в свой черед уйти в черную землю. Неумолимо, неизменно, равномерно вращалось колесо. Но разве одной и той же была вода в реке? И кто мог предсказать, что в каждое мгновение загребет тот или иной черпак?..

…В то раннее утро они шли по узким улочкам так стремительно, что прохожие, посторонясь, долго глядели вслед: уж не стряслось ли что-нибудь снова, если два ученых человека, коим пристало думать о вечности, предались столь неподобающей спешке; опасение было не лишено оснований. Только-только прекратились на улицах Каира кровавые побоища тюркских и черкесских воинов-рабов, именовавшихся мамлюками. В результате был освобожден из тюрьмы Керек черкесский вождь Баркук и под именем Ал-Малика аз-Захира Сайфаддина вознесен на султанский трон, называвшийся вавилонским, поскольку и былой Вавилон, и Египет с Каиром, и Сирия со священным Дамаском обретались под его властью.

Но двух молодых ученых бурные восшествия на престол и смены династий волновали куда меньше, чем книги, возможность общения со светочами науки или богословский диспут. И вовсе не потому, что в Каире они были пришельцами, — один из них, Джеляледдин, явился из турецких земель, другой по имени Сеид Шериф из-под Эстерабада, что в земле иранской, в конце концов и мамлюки вели свой род не из Египта, — а потому, что жизнь умственная, душевная волновала их больше жизни внешней, общественной.

В то утро их подгоняла не тревога, а радость — Бедреддин Махмуд, их младший друг и соученик, откликнулся наконец на их письмо и после долгого отсутствия возвратился с родственником и спутником своим Мюэйедом из паломничества, которое совершал вместе с учителем Мюбарекшахом.

Одетые, как египтяне, — Сеид Шериф в грубом, верблюжьей шерсти бурнусе, куколь которого заметно увеличивал в росте его невысокую фигуру, Джеляледдин Хызыр, впрочем тогда его так еще не называли, в широкой простонародной галабии бело-серого цвета, — они углубились в кривые и тесные проулки, где не разойтись и двум груженым мулам. Под белесоватой синью африканского неба сквозь черноту теней, меж громоздившихся друг на друга стен, надстроек, минаретов бежали им навстречу мальчишки-разносчики, важно шествовали водоноши, оглашая квартал трубными криками. Прямо у лавчонок подростки-подмастерья лили из меди замки и гири в песочных формах, у кофеен на глинобитных приступках старики коротали время в неторопливой беседе. Рядом плели веревки, набивали матрацы. Под ногами копошились в пыли голозадые, облепленные мухами дети. Женщина в черном покрывале что-то кричала вниз с плоской крыши дома. То были привычные глазу картины, и Шериф с Джеляледдином в толкотне и тесноте проулков старались только не упустить из виду цилиндрический минарет мечети Ак-Санкура, чтобы кратчайшим путем выйти на улицу Казарских ворот к медресе Шабание, где остановился Бедреддин.

Они застали его в келье. Покуда Мюэйед возился по хозяйству, Бедреддин успел углубиться в книгу — составленный более двух столетий назад список трактата Абу Османа Амра ибн Бахра аль Джахиза из Барсы «Послание о квадратности и округлости», ценную рукопись Бедреддину удалось приобрести благодаря щедрости своего старого друга и покровителя Али Кешмири. Судьба еще раз явила им свой милостивый лик, дозволив еще раз увидеть друг друга земными очами: купец в тот же год возглавил караван иерусалимских паломников.

Бедреддин и Мюэйед обменялись с друзьями традиционными приветствиями — младшие поцеловали старших в плечо, старшие младших — в глаза. Традиционность встречи отнюдь не мешала, однако, им испытывать от нее искреннюю радость.

Бедреддин тут же завел речь о необъятности познаний и остроте ума Аль Джахиза из Барсы, жившего пять столетий назад. Ученый с присущей ему иронией доказывал, что ученое невежество во сто крат опаснее простого незнания. Вот, к примеру, издевка Аль Джахиза над лжепророками: «Их аргументы, доказывающие право на власть, становятся все убедительней, по мере того как растет их власть».

Сеид Шериф и Джеляледдин слушали Бедреддина, пряча в усы улыбку. Ни паломничество, ни приключения, постигшие его в пути, нисколько не переменили их друга со дня первой встречи, два с лишним года назад, когда после пятничной молитвы богатый иерусалимский купец пригласил их разделить скромную трапезу, дабы освятили они своим присутствием его жалкое жилище, — так по правилам каирской вежливости Али Кешмири называл свой, подобный дворцу дом, — и укрепили его душу в вере многомудрой беседой, в которой, если они не возражают, примут участие два молодых улема из земли османских султанов.

Скромная трапеза обернулась пиром. Для начала подали кунжутные лепешки, вяленые колбасы и оливки, затем принесли лапшу на мясном взваре в широких больших пиалах, жаренную на решетке баранью печень, запеченного в рисе фазана, обильно уснащенного зеленью, а под конец двое слуг внесли на огромном серебряном подносе кроваво-красные длинные ломти арбуза, пахнущего свежестью гор. Из-за занавеса время от времени доносились негромкие звуки флейты и ребаба. Зазвучал было бархатистый женский голос, но Мюбарекшах строго свел брови, хозяин махнул рукой, музыка прекратилась, и беседа, завязавшаяся между переменами, больше не прерывалась до утренней молитвы.

Бедреддин выказал обширные знания, независимый ум и такт. Он оказывал уважение и к учености, и к личности собеседника, не смущаясь, сознавался в неведении, если чего-либо не знал, но не робел перед авторитетами. Словом, не собственное место в науке, а сама наука занимала его, не победа в споре, а Истина была важна. О нем с полным правом можно было сказать, что он неукоснительно следует священному хадису, гласящему: «Ищи науку, даже если она пребывает в Китае». Покуда молодой ученый вел свою речь, Мюбарекшах наклонился к сидящему от него по правую руку Сеиду Шерифу и прошептал: «Если хочешь походить на кого-либо, походи на него».

Подобной похвалы обычно бывает достаточно, чтобы возбудить неприязнь к хвалимому во всех остальных учениках. Но Сеид Шериф, хоть был на четырнадцать лет старше Бедреддина, сумел разделить восхищенье своего учителя турецким улемом. Мюбарекшах не знал, что через несколько лет после его смерти Сеида Шерифа назовут «светочем века», но он верил, что его ученик — истинный ученый, а ученый зависти не подвержен. Он не ошибся: Сеид Шериф сумел извлечь из слов учителя поучение. В поисках истины он был не менее ревностен, чем молодой пришелец, но вот доброты, он это знал, ему не хватало: бывал чересчур резок в суждениях, суров в оценках. Значит, есть в чем взять Бедреддина в пример. Не зря говорят: «Любите тех, кого любят любимые: это испытание вашей любви!»

И сейчас, выслушав длинную хвалебную речь Аль Джахизу, которой Бедреддин встретил друзей после долгой разлуки, Сеид Шериф понимающе переглянулся с Джеляледдином. В такой день, как сегодня, решительно заявил он, даже отец всех факихов мира, великий Абу Ханифа, не заставил бы его ввязаться в ученый диспут, покуда они во всех подробностях не узнают, что повидали, что испытали друзья. Тут он с преувеличенной почтительностью поклонился в сторону Бедреддина и Мюэйеда.

— Простите, хаджи, как вас следует теперь именовать, подобно всем совершившим паломничество.