Другой - Томас Трайон

Но они тоже могут это проделывать.

— Ну конечно, вы ведь наполовину русские. Чего же вы хотите?

Но расскажи нам еще немного. Расскажи о маленькой дочке и собаке, бешеной собаке, которая подкрадывалась! Все внимательно ждут знакомой истории.

— Ладно, — начинала она обычно, — этот чертов пес был проклятием тех мест, большая русская борзая, с такими охотятся на волков. Собака принадлежала леснику, и звали ее Султан. Я стояла одна в лесной чаще, когда этот пес появился, он крался следом за лесником, а я смотрела на пса и думала, что никто еще не догадался, что Султан взбесился. — Она постучала пальцем по лбу. — Не совсем еще, но уже началось, медленно, и надо за ним следить. Я сказала себе: «Бойся собаки, которая подкрадывается ради собственного удовольствия, она может укусить». И еще подумала: «И, укусив, будет кусаться снова». Я повторила это мысленно два-три раза, пока Султан не прошел мимо, и сама поверила в это. Ну, однажды после обеда Мадам была в летнем домике с маленькой дочкой и с другими дамами, и я приготовила им закуску, чай и маленькие пирожные на подносе, а мужчины стояли поодаль возле площадки для крокета. Дамы болтали между собой, а я накрывала на стол и увидела, как маленькая дочка Мадам спустилась по ступенькам и смотрела через лужайку, как играют в крокет, а за ней, там, где кончалась лужайка, начинался лес, дикая чаща, колючие заросли ежевики, и я забыла напрочь о чайных приборах и смотрю, смотрю в чащу. И думаю, что это там такое? И я сказала себе: ну, вороны слетаются на мою могилу. И тут сразу волосы у меня стали дыбом, я почувствовала это, и я вскочила, и все красивые чашечки грохнулись на пол, и я протянула руки, чтобы остановить то, что должно было, я уверена, случиться.

Да, сказали они торжественно, зная, что должно случиться, затаив дыхание, ожидая продолжения. И продолжение последовало: изумленный взгляд Мадам, когда Ада-Катерина выбежала из летнего домика и кинулась через лужайку к девочке, которая улыбалась игрокам в крокет, а те и не подозревали о том, что происходит, и Ада схватила ребенка в тот самый миг, когда огромный сумасшедший пес Султан выскочил из чащи, где он прятался, ужасная пасть вся белая от пены. Он хотел съесть маленькую девочку. «Ах, какая огромная пасть, какие острые зубы!» Но вместо этого пес злобно вцепился в ногу Ады и опрокинул ее. Но Ада вырвалась, оставив клочок платья в зубах собаки, и, истекая кровью, убежала в безопасное место, в летний домик, где ребенок был передан в благодарные материнские руки, а потом... о, потом было страшно больно, когда доктор зашивал ужасную рану на ноге, от которой она до сих пор хромает, когда становится холодно или когда она устанет или расстроится.

Мадам сразу взяла Аду, смелую Аду-Катерину, под свое попечительство, дала ей много денег, и платье, очень хорошее, из собственного гардероба, и несколько гребней для волос и никогда ничего не говорила насчет разбитых чашек, а они были дорогие. И как странно, говорила Мадам, что Ада узнала о бешеной собаке, притаившейся в чаще, как могла она узнать? Но «бойся собаки, которая подкрадывается, она может укусить» — это было все, что могла сказать Ада, не забывая добавить: «И, укусив, будет кусаться впредь». Так все узнали, что у Ады-Катерины есть Дар, и, играя, подружки дразнили ее, Ада-Катерина, стань для нас пчелкой, цветком, совой. Ах, Холланд и Нильс любили эту часть истории. Но что было с Султаном? Ты не сказала, что сделали с сумасшедшей собакой!

— Хватит, дети, пора в кроватку.

Нет, нет. Pajalsta, pajalsta! И, ероша им волосы, вьющиеся у обоих, она продолжала:

— Ах, эта проклятая собака! Русские, как вы знаете, очень привязаны к животным, они могут любить их настоящей любовью, как вы любите другого человека, даже когда они вытворяют всякие безобразия. Поэтому Василий, лесничий, не пристрелил собаку, отказываясь верить, что она совсем взбесилась, он посадил ее на цепь в конюшне. Но однажды ночью Василий, который поехал на лошади ловить браконьеров (как все думали), вернулся домой пьяный, слышали, как он пел в лесу. Ну, когда он въехал в эту конюшню, лошадь испугалась Султана и сбросила Василия, и, прежде чем тот успел опомниться, Султан разорвал Василию горло!

Когда она доходила до этого места, они замечали, что ее английский становился хуже, чем обычно. Она дрожала, вспоминая, и, смеясь, говорила, что ворон прилетел на ее могилу.

А теперь о дедушке? Да, про дедушку!

Ну, так уж получилось, что Ада влюбилась в сына садовника, он ухаживал за розами, Павел Ведрин было его имя, и он знал все, что только можно знать о цветах, и, когда они вместе накопили достаточно денег, они поженились, и он купил билеты в Америку, и так часы, которые стоят вверху на лестнице, попали в маленький домик в Балтиморе, где Ада с дедушкой жили много лет, пока он не умер, и где у него была оранжерея, полная деревьев и цветов для продажи. Родители Ады умерли, она оплатила проезд своих сестер, Жозефины и Фани, чтобы они тоже смогли приехать в Америку.

Но и здесь всюду были подсолнухи, ее любимые podsolnechniki, так что Ада могла вспоминать поля Санкт-Петербурга и Аду-Катерину, какой она была когда-то, сажая подсолнухи во дворе, возле изгороди, у гаража. И когда она переехала в Пиквот Лэндинг, она бросила семена в землю за каретником, где они выросли высоченные и улыбались ей солнцами-лицами ранним летним утром...

Скрип-скрип, говорила качалка. Музыка кончилась, Ада открыла глаза и улыбнулась насмешливо Нильсу.

— Чайковский с саксофонами, — пробормотала она, — сапоги всмятку. Ах, я не должна привередничать — я ведь никогда толком не слышала Чайковского, пока не приехала в Америку.

— Почему?

— В России нам негде было слушать музыку, только Мадам иногда играла на рояле французские песенки, ничего похожего на Чайковского. В России, когда я была девочкой, не было музыки для бедных, кроме той, что они сочиняли сами. Ах, как я люблю музыку!

— Значит, русские теперь счастливее, чем раньше?

— Почему это?

— Потому что теперь у них есть музыка для бедных.

— Музыка для бедных — да. Но я не уверена, что они стали хоть немного счастливее. — И печаль в голосе сказала ему, как ей жаль прежней России.

— Ты потеряла подсолнухи, — сказал он, протянув руки, чтобы коснуться ее через разделявшее их пространство. — Но у нас ведь тоже есть подсолнухи, не так много, но все-таки, — сказал он, будто извиняясь. — И бабочки. Ты ведь любишь бабочек.

— Здесь все подсолнухи такие пыльные, — сказала она, затем помолчала какое-то время. — Я подберу цветы для церковной службы. Немного шпорника, пожалуй, и кореопсиса, может быть, чуть-чуть детского дыхания, если они еще не отцвели.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});