«Я сам свою жизнь сотворю…» «Мои университеты». В обсерватории. На аэродроме - Геннадий Вениаминович Кумохин

отказались от предложения тут же выпить на посошок.

— Нам бы молочка или кефирчику, а то в горле что-то пересохло, — скромно попросили малопьющие.

Наконец, наступил решающий момент нашей работы. Правда, внешне мало что у нас изменилось. Только стало поменьше народу: часть сотрудников уехала в Крымскую обсерваторию, куда должен был поступать сигнал от «Лунохода — 2». А все остальное было по-прежнему.

Все так же в ночной тиши громко ревел дизель-генератор, проседая после каждого щелчка лазера. Так же гулко звучали голоса астрономов в металлическом корпусе у телескопа. И так же сидели в своей аппаратной комнате автоматчики — мы с Виктором Петровичем. Наконец, прозвучала команда отбоя, и все потянулись в штаб — дом на сваях.

Там происходило центральное событие всей нашей компании. Телеграф отбивал последние слова телеграммы, которую мы, используя азбуку Морзе — то есть вспышки и паузы лазера — отправили через Луну, то есть аппаратуру "Лунохода-2", потом снова на землю в Крым, а потом к нам: «Привет участникам экспедиции…».

Дружное троекратное «Ура!» прозвучало во внезапно наступившей тишине среди гор.

Несмотря на то, что была уже половина пятого утра, победу было решено отметить немедленно. Спирта у лазерщиков оставалось еще много, а вот закуски практически не было. Бросились искать. Нашли пару буханок хлеба в столовой, трехлитровую бутыль вишневого сиропа да большую жестяную банку кильки пряного посола. Выпитая натощак из химической реторты адская смесь спирта пополам с сиропом плохо на меня подействовала, а ужасные кильки только усугубили ситуацию. Я забился под сваи нашего штабного домика, чтобы никто не видел моего позора.

Прошло много лет, но меня каждый раз начинает мутить, когда я вспоминаю вкус вишневого сиропа, сдобренный ароматом пряной кильки.

Было еще несколько сеансов работы с Луной, но они проходили уже не так торжественно. Делали контрольные фотографии, астрономы уточняли параметры. По всем расчетам выходило, что мы определили координаты «Лунохода — 2» с невиданной точностью.

А потом наступила нирвана. Я точно знаю, как это выглядит. Мы сидим на деревянной веранде еще недостроенного дома на небольшой возвышенности прямо за столовой. За круглым столом помещается человек семь-восемь, кто верой и правдой прожил этот год в основном в горах и заслужил эти сладкие минуты отдыха.

Послеполуденное солнце золотой патокой заливает горы. И дерево досок на веранде, и стол, за которым мы сидим, и мы сами жадно впитываем его животворное тепло. Саша Фокин священнодействует. В чалме, сооруженной из вафельного полотенца, он обходит нас и разливает ароматный чай, рецепт которого знает только он. Мы молчим и наслаждаемся сошедшим в наши души покоем и ощущением духовного лада наших сердец.

И так тихо, торжественно и спокойно.

В институте с большой помпой отметили этот успех. Выписали премии.

Большим начальникам — большие. Простым инженерам, таким, как я — по сто рублей. К сожалению, «Луноход-2» скоро прекратил свое существование, как говорится, ушел «за горизонт».

Необходимость дальнейших командировок в горы просто отпала. А совсем скоро я получил повестку из военкомата.

Меня призывали в армию на два года, офицером.

Черемуховые холода

Стояли черемуховые холода.

Бывают в средней полосе в самом начале лета такие холодные, пускай и ясные дни, когда кажется, что это не лето на дворе, а самое начало весны. И странно видеть, что все это происходит, когда так волшебно пахнут кипенно-белые гроздья черемухи.

Мы встретились только на платформе «Абрамцево», хотя и добирались на одной и той же электричке. По дороге вспомнили, что Алексееву недавно исполнилось шестьдесят лет.

Самый горячий, Вадик, предложил наломать цветущей черемухи и тут же полез в склонившиеся над оврагом заросли. По дороге он засмущался и сунул свой импровизированный букет в придорожный куст. Вадик был самым добрым из нас, это легко было понять, взглянув на его круглую веснушчатую физиономию. Он оканчивал первый год аспирантуры, но до философии у него просто не доходили руки.

Обычно Алексеев перед официальной частью, расспрашивал каждого из нас о том, что с ним произошло за период между семинарами. Но на этот раз он разговаривал только с Александром. Тот был в командировке в Венеции, и Алексеев несколько, как мне показалось, заискивающе, расспрашивал дипломата о галерее Уффици и о выставленных там картинах.

В принципе, Алексеева можно было понять. Он просто разделял чувство многих миллионов советских людей, для которых слово «заграница» было желанным, но несбыточным чудом, а люди свободно там бывающие, априори обладали незыблемым авторитетом.

Осознавали это и мы, и тот же Александр, который, несмотря на видимую свою демократичность, не мог не ощущать своего превосходства над нами, простыми смертными.

— Да, я там был, — отвечал он снисходительно на все вопросы нашего руководителя, — да, я это видел.

У меня тоже было, что рассказать, если бы до меня дошла очередь. Работа нашего института, в которой я принимал участие, вот уже больше года, не вылезая из командировок, закончилась полным успехом. И тест, который мы передали из обсерватории под Алма-Атой через советский «Луноход 2» «Привет всем участникам…», свидетельствовал о нашей победе.

И пусть мой вклад в эту работу был более чем скромным, я вместе со всеми переживал чувство гордости. Но очередь до меня в тот день так и не дошла.

Мне было неприятно и досадно видеть человека, которого я уважал, таким приниженным.

А у нас продолжался разговор в одну сторону:

— А Джотто вы видели?

— Да, я его видел.

— А Филиппо Липпи?

— Да, его я тоже видел.

Я чувствовал, как рушится на глазах образ Алексеева, который годами создавался у меня в сознании — провидца и чуть ли не небожителя, владеющего истиной в последней инстанции.

И он стал тем, кем в действительности и был: да опытным, да знающим, но просто человеком, способным ошибаться и завидовать, и быть неправым.

Наконец, Алексеев закончил затянувшуюся беседу с нашим дипломатом и перешел к делу. Он объявил, что пора группе проявить себя на практике и для этого каждому из нас будет поручено написать статью в институтский сборник.

Первый вариант статьи должен быть представлен через три месяца. Вероятно, он уже обсуждал темы предстоящей работы с каждым из ребят, поэтому новостью эта информация была только для меня одного.

— Философской основой наших исследований были и остаются «Философско-экономические рукописи» Маркса. Все теоретическое обоснование я беру на себя, — начал Алексеев.

— С одной стороны, — он плавно и немного картинно повел правую руку в сторону, — сущностью человека является творчество. Этот тезис служит теоретической предпосылкой для исследования проблем эстетического — эту