«Я сам свою жизнь сотворю…» «Мои университеты». В обсерватории. На аэродроме - Геннадий Вениаминович Кумохин

Он умел мастерить все, за исключением электрических схем, которых он даже, кажется, побаивался. Одним словом, мы очень даже подходили друг другу.

Пока мой капитан мастерил стенд, обтягивал его тканью и рисовал самолет, я обдумывал из чего же мне делать электрическую схему. Ту-95 был моим ровесником и, разумеется, никаких полупроводников в нем не применялось. Зато Баранов притащил для меня солидную панель с установленной на ней доброй сотней реле. Это был выход: я решил построить всю схему на этих допотопных релюшках. В итоге все получилось очень неплохо.

У нарисованного масляными красками Ту-95 на стенде были сделаны из легкой фанеры лопасти, там, где должны были оканчиваться двигатели. А снизу торчали, очень похожие на настоящие, шасси, для которых наш капитан использовал колеса от игрушечной машинки своего сынишки. Отдельно находилась настоящая приборная панель.

С помощью тумблеров по очереди, как настоящие, запускались, постепенно ускоряясь, двигатели и раскручивались лопасти. Другие тумблеры выпускали и убирали шасси.

Моя «декабристочка»

Все, что мне предстояло пережить было во много крат тяжелее, не будь ее рядом со мной. Я высоко ценил ее присутствие и постоянное сопереживание тогда, и со временем моя оценка ее самоотверженного служения только повышается.

Все познается в сравнении. Я, можно сказать, был уже достаточно закаленный. За плечами у меня была самостоятельная студенческая жизнь в общежитии и полтора года командировок в горах в обстановке, весьма приближенной к спартанской.

А что у неё, у моей «декабристочки», как стали ее звать на работе? Жизнь у мамы, да еще с бабушкой, которая по доброте душевной и в силу своего неугомонного характера готова была все на свете делать для своих любимых. Короткие вынужденные отлучки в квартире у отца можно было почти не считать. А в своей квартире мы даже не успели как следует обжиться. Меня призвали в армию офицером, и она приехала ко мне, едва я получил комнату в военном городке. И ни родных, и никого из знакомых.

Один только муж. Мы стали привыкать жить семьей. Уезжая за «тридевять земель» моя «декабристочка» не только лишалась работы по специальности, но и вообще почти всякой работы. Даже вакансии на должность учителя русского языка пришлось бы ждать целых десять лет. Оказалось, что жены летчиков сплошь и рядом были по специальности либо педагоги, либо медики.

Оставалось одно. Учиться вести домашнее хозяйство. Придя домой на следующий день после первой моей получки, я был впечатлен целой горой новой посуды на столе. Лапушка! Она не учла, что зарплату военным выдают только раз в месяц, и теперь целый месяц мы должны были прожить на то, что осталось после ее покупок. Но зато потом она стала раскладывать деньги по четырем конвертам, чтобы ограничить еженедельные траты.

А овощи? Здесь мы обманулись вдвоем. В один из выходных мы отоварились на импровизированном овощном базарчике парой вилков капусты. И еще удивлялись, почему капусту покупают мешками. Едва она закончилась, мы зашли в овощной магазин, спросить, когда капусту привезут снова. И были впечатлены ответом, что через год.

Но зато на следующий год, мы запаслись и капустой, и морковью, и свеклой. И поместили все овощи в сарайчик, который был у каждого жильца в подвале дома. Правда, в отличие от столицы, в то время в Чагане было полно мяса и различных мясных изделий типа языка, сердца, почек и прочее. И колбасных изделий было в магазине почти столько же, как и сейчас, что вообще было удивительно. Поэтому у Иринки была прекрасная возможность для совершенствования в области кулинарии.

И она ею пользовалась в полной мере. Мои товарищи «двухгодичники», из тех, чьи супруги предпочли оставаться в первопрестольной, частенько захаживали к нам «на огонек», а на самом деле, чтобы отведать что-либо из ее кулинарных изысканий.

Но ведь она вообще не умеет сидеть без дела, не умела и не хотела, и тогда. Чем только Иринка не занималась в это время! Она и шила и вязала всякие вещи для нас, занималась вышивкой, изготовлением искусственных цветов и гравюрой по дереву, и еще много и много чем.

А вот, когда весной семьдесят пятого она уехала — для меня наступили по-настоящему тяжелые времена.

«48»

Итак, все время, пока я оформлял учебный класс, мой «48» был без постоянного электрика. И вот однажды, после проверки дивизионной комиссии на нем обнаружили целую сотню неисправностей.

После обеда прибежал испуганный Баранов и потащил меня на самолет. Здесь, совершенно ошалевший от полученной взбучки, инженер эскадрильи сунул мне лист бумаги с перечнем неисправностей и приказал все устранить сегодня же.

— Пока не сделаешь, домой не уйдешь, — сказал он крайне недовольным тоном, потому что такая же участь ожидала и его самого.

Стоял чудесный зимний день. Против обыкновения, было безветренно и почти тепло — всего каких-то минус двадцать. Вот тут-то мне и пригодились рукавицы, сшитые по моему заказу любимой. Сверху они были из синего вельвета, а внутри меховые — из старой шапки. Но главное — они соединялись между собой продетой под меховой бушлат тесемкой. Я мог в любой момент сбросить их, выполнить на морозе какую-нибудь тонкую работу, а потом, почти не глядя, снова надеть. В результате такого ноу-хау у меня были всегда теплые и сухие руки.

А в тот день им пришлось, как следует потрудиться. Я набросился на самолет с таким ожесточением, как будто от того, как я справлюсь, зависела вся моя жизнь. Мне и в голову не приходило попросить о помощи или о снисхождении. Неисправностей было много, но они в основном были мелкие: там лампочку заменить, там провод заизолировать.

Осложнял работу мороз, при котором из-за спешки я то и дело до крови рассаживал пальцы. Но тут я решил не церемониться и каждую ссадину просто заматывал синей изолентой. Не прерываясь ни на минуту, я почти закончил работу к половине четвертого ночи. Несмотря на мороз, мне было жарко, и усталости я не чувствовал.

Напоследок инженер выдал мне штырек от рапа — силовой розетки в брюхе самолета — и, глядя на меня с некоторой иронией — он уже почувствовал, что скоро он все-таки будет дома — предупредил:

— Смотри не сорви резьбу. Этот штырь последний. Если что, нужно будет ехать на склад в дивизию.

Можно себе представить, какими словами он меня встретил, когда через пять минут я предъявил ему злополучный штырь: медный, размером с указательный палец, с крупной резьбой, которую я, в крайнем ожесточении, умудрился