Русский полицейский рассказ (сборник) - Коллектив авторов

И он перекрестился широким крестом.

– 29 ноября, как сейчас помню, получил я с нарочным от урядника донесение о «трупе». Труп-то, положим, был не важный и, как доносил урядник: «от безмерного употребления алкоголических напитков», – но к делу я всегда относился добросовестно и, несмотря на то что жена собиралась подарить меня первенцем, появления которого ждали с часу на час, решил ехать немедленно, чтобы поскорее сбыть с плеч это дело.

Знаете ли вы наши черноземные дороги в осеннюю распутицу? Наверное, слыхали о них, а если нет – я только скажу, что 30 верст до с. Щ-го я на тройке добрых лошадей ехал 8 часов. На мое счастье, повалил снег, да такой хороший, густой да мокрый, ну, думаю себе, слава Богу, к ночи подморозит и первопуток будет.

Пока разделался с «пьяным» трупом, пока закусил у гостеприимного батюшки о. Севериана, а снег все валит да валит, и к вечеру – дорога хоть куда.

Ладно. Подали сани.

Оделся я, как всегда – тепло: надел пальто, сверху бурку с рукавами да капюшоном, подвязался поясом, укрылся меховым одеялом и – пошел.

Ночь, как назло, выдалась темная – зги не видать. Хорошо, что выпал снежок, – как будто светлее при нем стало, а тут еще поднялся ветер, да такой холодный, пронзительный – продувает, да и только. Уж я и так и сяк, нет – ничего не помогает. Наконец приспособился, сел почти спиною к ямщику и задремал.

Надо вам сказать, что при спуске в с. С-во (должно быть, вы уже ознакомились с этим путем) гора над самою дорогою изрезана глубокими оврагами с обрывистыми глинистыми берегами.

Стерегся я этого места всегда очень, ну а теперь думаю, еще далеко – успею вздремнуть, да и сам не знаю, как заснул.

Долго ли я спал, не помню, но помню, что снилась мне моя молодая жена, ожидающая моего приезда, теплая комната и шумящий самоварчик, и вдруг какой-то крик, шум, лязг, падение куда-то вниз, удар в голову и – я потерял сознание.

Помню, что когда я начал приходить в себя, то первое мое ощущение была холодная вода вокруг затылка и где-то вблизи, надо мною унылый тягучий перезвон поддужных колокольчиков.

Ко мне вернулось сознание.

Я почувствовал, что лежу на спине, весь сдавленный, смятый, лишенный возможности двигаться.

В голове и левой руке адская ноющая боль. Я кое-как высвободил правую руку и стал ощупывать кругом предметы. Первое, на что натолкнулась моя рука, было похолодевшее уже лицо ямщика, а затем над самой головою лубок саней. Я понял, что лежу на дне оврага, что вода на дне его начинает заливать мне голову, и, вместе с нечеловеческим воплем о помощи, я снова потерял сознание.

Опять унылые звонки и ужасное пробуждение. Вода подымается все выше и выше, и я понял, что еще час, другой, и она медленно утопит меня. Маленькие кусочки глины обрывались сверху и стукали о дно саней, и вот мысль о том, что потревоженная моим падением глина может ежеминутно обвалиться и похоронить меня заживо, наполнила мое сердце таким смертельным ужасом, что я, употребя неимоверное усилие, просунул голову под грядку саней и голосом, который самого меня приводил в ужас, посылал в окружающий мрак стон за стоном, рев за ревом, вопль за воплем!

Я слышал, как переступал с ноги на ногу не успевший распрячься коренной, как шевелились от этого санки, и мне ясно представлялось, что будет с моею головою, если он дернет назад.

Что я пережил в эти ужасные минуты, вам передать невозможно. Вся моя прошлая жизнь проносилась передо мною: я видел свой дом, тоскующее лицо жены, и я так страстно хотел жить!

Мои ужасные крики о помощи чередовались с монотонными позвякиваниями колокольчиков и безнадежно тонули в сыром ужасном мраке.

Пошел мелкий частый дождик.

Кусочки глины снова и чаще начали скатываться вниз и ударялись о крышку моего гроба – дно саней.

Я вновь и, как мне казалось, надолго лишился чувств.

Голоса людей и мерцающий свет фонаря привели меня в себя.

Какие-то незнакомые мне крестьяне поднимали сани, поднимали меня. Волна жизни радостно охватила меня, все мое существо, и я говорил и говорил без конца.

Серый туманный сырой рассвет выползал на небо.

Еще полчаса, и я был дома в объятиях рыдающей, взволнованной жены.

Как мне потом передавала она (я не помню), левый глаз висел у меня на щеке, а левая рука болталась перебитою в двух местах.

Дай Бог здоровья С-ому фельдшеру – он вставил мне глаз и забинтовал руку.

Но вот что необъяснимо: жена рассказала мне, что, прождавши меня допоздна, она легла и задремала и вот видит, что вхожу я и именно в том самом виде, как я и явился потом, а возле меня какая-то бледная, туманная, неясная тень. Она в испуге вскочила и встретила меня – уже не сон, а тяжелую действительность.

Ямщика вытащили мертвым: у него, со стороны лица, был вдавлен череп.

Одна пристяжная тоже убилась, другая, упершись в край обрыва, порвала сбрую и прибежала обратно в Щ-е, а коренной искалечился.

Когда рассвело, и урядник явился для осмотра места происшествия, то на том месте, где я лежал, уже находилась большая груда глины, засыпавшая совершенно дно оврага.

Воистину Бог спас от лютой смерти! – закончил свой тяжелый рассказ взволнованный Александр Степанович.

Наблюдающий Полицейский

Один из многих

I

Смеркалось. Было приблизительно часов 7 вечера теплого июньского дня. В екатеринодарском городском полицейском управлении шли обычные вечерние занятия. Обыденная тишина нарушалась только равномерным поскрипыванием перьев писцов и изредка зычным голосом секретаря, делавшего кому-либо указания или замечания. Не работалось канцелярии. Уж очень заманчиво заглядывал в открытые окна чудный летний вечер, с едва уловимым ветерком, приятно щекотавшим разгоряченные лица писцов и далеко уносившим их мысли от лежавших перед ними бумаг. Под окнами туда-сюда сновали прохожие, и их веселый говор и смех как бы еще более подзадоривали к лени, притупляли энергию к обыденной работе и манили смешаться с этой пестрой толпой, забыть повседневные заботы, служебные неприятности и хоть немного пожить для себя шумной уличной жизнью. Помощник полицмейстера Григорий Спиридонович Журавлев на занятия еще не приходил. Он любит перед занятиями побродить по шумным улицам города и предпочитает по уходу канцелярии позаниматься один; не раздражает его тогда уличный шум и не отвлекает внимания от запутанной подчас канцелярской переписки. В ожидании его прихода прогуливается по коридору дежурный чиновник – молодой еще человек, – поправляя то портупею, то револьверный шнур.

«Скорее бы уж приходил, что ли, – с досадой думает он, – будь бы я на месте помощника полицмейстера, ни за что бы не стал заниматься в такой чудный вечер, и кому что докажешь? Как будто от того, что не придешь лишний раз на занятия, пострадает государство, – философствовал про себя молодой полицейский чиновник. – Ведь вот Григорий Спиридонович, славный, сердечный человек, – продолжал он далее, – а вот своим рьяным отношением к службе обязательно наживет неприятностей со стороны г. г. освободителей, – мало разве косились они еще в бытность его приставом. Вот, например, хотя бы те, что сейчас сидят в дежурной комнате, присланные из тюрьмы для освобождения, ишь какие у них рожи, „кирпича просят“, – вспомнил дежурный выражение одного городового и мысленно расхохотался». Тут звонок прервал его мысли, и быстро пробежавший отворять дверь дневальный доложил:

– Их выс-дие г. помощник полицмейстера.

Дежурный еще раз оправился, снял правую перчатку и пошел навстречу Григорию Спиридоновичу, с рапортом. В дверях показался мужчина лет 40–45, выше среднего роста, крепкого телосложения, плотно остриженный, в пенсне. Одет он был франтовато, и хорошо сшитый китель обрисовывал его стройную фигуру. Вошедшего можно было назвать красивым мужчиной. Слегка разрыхленные к концам усы и небольшая эспаньолка оттеняли его мужественное, покрытое легким загаром лицо, серые с большим разрезом глаза не лишены были добродушия и легкого юмора, хотя и смотрели с серьезной сосредоточенностью.

– Г. помощник полицмейстера, за время дежурства по полиции никаких происшествий не случилось, арестованных столько-то, – бойко отрапортовал дежурный чиновник и, пожав руку Григория Спиридоновича, проводил его до кабинета, докладывая о прибытии из тюрьмы арестантов для освобождения.

– Политические? – отрывисто спросил Григорий Спиридонович, усаживаясь за стол.

– Так точно, 9 человек.

– Фу ты, какая масса, – проговорил Григорий Спиридонович, вытирая платком вспотевший лоб и посматривая на часы. – Без 20 минут 8, будьте добры приказать привести их ко мне, отпущу; да нужно будет пройти в театр, а то полицмейстер сегодня занят и просил заменить его, так как, вероятно, будет начальник области.

– Слушаю, сию минуту распоряжусь, – ответил дежурный чиновник и вышел из кабинета.

Григорий Спиридонович вынул из кармана серебряную папиросницу и, достав папиросу, закурил. Не нравилось ему это сидение в душной канцелярии. Долго прослужив приставом и вообще по наружной службе, Г. С. плохо мирился с канцелярской работой и не любил ее запутанности и волокиты.