Тайна Медонского леса - Анри Шадрилье

– Да ведь разузнавал-то я для того, чтобы доконать этого ненавистного Фрике, – оправдывался Флампен. – Если бы вы знали, как я ненавижу этого мальчишку!

И в узких глазах его мелькнуло что-то гадкое, действительно недоброе. Его подлая, низкая душонка была на все способна.

– Мне не известно, что побуждало его следить за вами, цели и причины я не знаю; но с меня довольно и того, что раз он принадлежит к одному лагерю, то я сейчас же пристаю к другому. Буду служить вам, чем только могу. Услуги Флампена пригодятся вам, сударь.

Опытный глаз Марсьяка изучал между тем физиономию нового сообщника. Марсьяк остался, по-видимому, вполне доволен этим изучением.

– Однако, Викарио, что же вы все молчите? – обернулся Марсьяк к испанцу.

– Да я вот раздумываю все об этом письме… Куда могло оно деваться? Кто-нибудь перехватил, наверно.

– Не ломайте голову, – сказал ему Флампен. – Письмо перехватил не кто другой, как этот негодяй Фрике. Он же служил у вас два месяца лакеем.

– Жан! – вскричал удивленный испанец.

– Не Жан, а Фрике, тот самый Фрике, который ездил в Версаль.

– Ну так это Николь, – прервал его Марсьяк.

– Не Николь, не Жан, а Фрике, повторяю вам: Фрике! Он менял имена, как платье, вот и все. Негодный, презренный мальчишка! Изо рта вырвал у меня лакомый кусок…

– Это как? – полюбопытствовал Марсьяк.

– У меня была славная бабенка, зарабатывала собою для меня каждый день по пяти франков, а иной раз и больше. И вдруг из-за этого мерзавца, из-за этого негодяя Фрике она меня бросила! Каково мне теперь жить одному? Ведь надо пить-есть, надо самому работать… Я его заклятый враг, и не только до гроба, а и за гробом не прощу ему этой обиды.

Марсьяк слушал и соображал. Да, именно такой человек нужен был ему для выполнения страшного дела, которое он задумал. Наклонности, образ жизни Флампена, низкий уровень его нравственных воззрений, ограниченный ум и ограниченные потребности – все говорило в пользу нового помощника. Этот неприхотливый блузник довольствовался в день тремя-четырьмя франками, оно было, конечно, выгоднее, чем выдавать ежегодно по тридцати тысяч франков будущему мужу Лены. И как мог он поддаться советам Сусанны? С этим нахалом, с этим продувным Фрике надо непременно покончить, и покончить как можно скорее.

– А вы хорошо знакомы с этим Фрике? – спросил он Флампена.

– Как же! Я знаю его еще с детства.

– А из какой он семьи?

– У него нет ни отца, ни матери, никаких родных, он найденыш. Его приютил и воспитал в своем доме некий Лефевр.

– А-а. Ну, а кто же такой этот Лефевр?

– Отставной майор, бывший прежде полковым лекарем. В отставке он занялся торговлей, но теперь и это бросил, так как стал уже слишком стар. Живет он в Кламаре.

– А каковы его отношения к этому Фрике?

– Да он не пускает его к себе и на глаза, давно уже согнал со двора.

Только что собранные сведения были уже слишком заманчивы, чтобы не заставить Марсьяка решиться окончательно.

Подкидыш, без семьи, без поддержки – чего еще лучше? Сгибнет, исчезнет – никто и не заметит этого. Покончить его будет нетрудно, полиция возится со своими «политическими» – ей не до него. Взяться только половчее…

Поблагодарив Викарио за то, что он привел Флампена, Марсьяк дал своему новому компаньону два луидора и велел ему зайти в заведение вдовы Сулайль ровно через неделю. Ему очень хотелось как-нибудь отделаться от испанца – он стоил дорого и был теперь не нужен. За последнюю, в сущности, пустяшную услугу на дуэли он отвалил ему здоровый куш. Велика штука зарядить один пистолет, а другой оставить незаряженным. Это сумел бы сделать любой мальчишка. Викарио умеет наживаться, а Марсьяк умеет беречь деньги. Обойдется дело на этот раз и без испанца.

Марсьяк слишком любил деньги, и Сусанна, решившая пожертвовать несколькими десятками тысяч франков, была дальновиднее его. Но конь и о четырех ногах, да спотыкается, надо было когда-нибудь споткнуться и ловкому Марсьяку.

Не сказав ни слова Сусанне, Марсьяк стал напевать влюбленному Фрике, что частые поездки его в Версаль могут навлечь подозрение, что не лучше ли ему приостановить на время свои посещения… Гамен, по-видимому, соглашался, поддавался, тем более, что не особенно дорожил приятным знакомством с Марсьяком и Сусанной. Но он не сговорился еще с Николем, не знал, как тот поведет дело дальше, и потому не мог сразу решиться. Знакомство его с прелестной Еленой изменило первоначальный план Николя.

Марсьяк не подавал, конечно, вида, что знает его настоящее имя; он продолжал называть его Николем. На имя Николя в улицу Вавен отправил он через Флампена записку следующего содержания:

«Молодая девушка часто говорит о вас. Надо завершить дело скорее. Мне необходимо переговорить с вами. Приходите на бульвар Латур-Мобур, в известный уже вам дом, так как вы говорили, что заметили однажды, как я вошел в него. Я буду вас ждать там в субботу, вечером. Приходите к девяти часам».

Это была западня, ловушка, устроенная ловким Марсьяком.

Бедный Фрике! Неопытный юноша, новичок в любовных делах! Зачем впутался ты в дело, для тебя совершенно постороннее. Ты погиб, погиб теперь безвозвратно.

Ни Этиоле, ни Сусанна, ни Лена д'Анжель не спасут тебя, потому что ничего не знают об угрожающей тебе опасности.

XXI

Покончили

Стоит сказать несколько слов о заведении вдовы Сулайль.

Помещается оно в небольшом одноэтажном доме с мезонином. Вход с улицы. Дверь стеклянная. Подняться надо только на одну ступеньку. Комната просторная, но грязная. За помятым и исцарапанным цинковым прилавком восседает сама содержательница заведения. Это старая, седая женщина, с неприятным, багровым лицом.

Заведение ее посещается преимущественно серым, небогатым людом, а потому и барыши у нее скудные. Болтают, что старуха эта, для поправки своих средств, занимается и темными делишками; но ведь мало ли что болтают досужие языки.

Из главной комнаты небольшая дверь налево ведет в маленькую отдельную каморку, в которой творится немало безобразий.

За прилавком одна дверь выходит в кухню, а другая – на вонючий, грязный внутренний двор, где хранятся и фабрикуются странные напитки, истребляемые невзыскательными посетителями виноторговли вдовы Сулайль.

Лестница, ведущая в первый этаж, выходит на этот двор. Лестница узкая, ветхая, с кривыми, полусгнившими ступенями. Оканчивается она грязной площадкой с тремя дверьми. Это нумера, или меблированные комнаты, снимаемые той же вдовой Сулайль. Она отдает их помесячно, посуточно, на часы, кому угодно. Умолчим о том, что совершается в этих грязных кабинетах. Меблированы они все на один манер: кровать, комод или стол, два стула и умывальник.

Сама хозяйка спит в мезонине, или, вернее, на чердаке. Тут же сваливается всякий ненужный хлам: поломанные столы и стулья, старое платье, сундуки и ящики и прочее.

В субботу, около девяти часов вечера, виноторговля и нумера вдовы Сулайль были пусты. Но в маленькой боковой комнате, примыкавшей к кабаку, сидели перед нераскупоренной бутылкой Марсьяк и Флампен. Последний был несколько взволнован.

Они зашли сюда, конечно, не для того, чтобы оказать честь искусной фабрикации вдовы Сулайль, так как поданная им бутылка была только предлогом. Им надо было переговорить наедине.

– Ну, теперь, кажется, все? – спросил Марсьяк.

– Да уж, кажется, переговорили обо всем обстоятельно, – отвечал Флампен.

– В девять часов, как только он придет, хозяйка скажет ему, что его ждут в нумерах. Вы спрячетесь под лестницу и дадите ему пройти двор и подняться на несколько ступенек… Затем – ловкий удар ножа в спину, между крылец – и дело в шляпе. Он не успеет защититься, не успеет даже выхватить оружие… По-моему, это простейший, легчайший способ.

– Так-то оно так… – замялся Флампен. – Да у меня, видите, кривые ноги. Он бегает скорее меня, так что едва ли я успею догнать его на лестнице. Не лучше ли сделать так: ведь его ждут наверху, в нумерах, не так ли? В последней каморке мы поставим свечу. Он, конечно, пойдет на огонь, но ему надо пройти мимо двух первых дверей. За одной-то приотворенной дверью я и спрячусь. Только он пройдет мимо меня, – я и пырну его ножом.

– Действительно, так будет лучше. А старуха уж знает свое дело. Указав ему дверь во двор, она спустится в погреб, люк-то ведь у самого прилавка. И что бы тут ни творилось, она уж не выйдет оттуда. Справляйте свое дело, а я, перед уходом, суну умной вдовице пять новеньких светлячков, пять двадцатифранковых монет, и поверьте, что она будет глуха и слепа, как старый инвалид.

– А мои пять тысяч франков?

– А вот и ваши деньги, – отвечал Марсьяк, вынимая из туго набитого бумажника синий билет. Флампен пожирал его алчным, любопытным взглядом, потому что видел впервые такие крупные деньги.

– А остальные? – проговорил Флампен.