Пожиратели звезд - Ромен Гари

Она действительно творила добро – за его счет. Он должен был остеречься. Она до такой степени набита была благими намерениями и доброй волей, что он должен был почувствовать, как она навлекает на него несчастье.

Докуривая сигару, он присел на кровать, размышляя о том, был ли дурным предзнаменованием нахлынувший на него поток воспоминаний, потому ли он, когда все его внимание должно быть поглощено настоящим, настолько погрузился в прошлое, что просто устал и расслабился, или же следует усматривать в этом знамение, допустить саму возможность которого он отказывался. Теперь перед его мысленным взором следовали один за другим все этапы его восхождения, все усилия, которые пришлось предпринять юному кужону для того, чтобы заслужить внимания Князя тьмы, слуги которого, если верить словам деревенского священника и монахов Сан-Мигеля, беспрерывно рыскали по земле в поисках новых талантов, пылких, на все готовых душ.

Он вновь увидел лицо толстого человека и ясно услышал голос, успокаивавший его: «В следующий раз тебе повезет больше, мальчик мой».

Он до сих пор ощущает на своей щеке прикосновение этой гнусной руки. Она была мягкой, но тяжелой и ползала по всему его телу, словно жирная грязная игуана; Хосе хорошо знал ее, питал к ней отвращение и ненависть, стыдился ее и обещал себе когда-нибудь беспощадно отомстить за этот стыд.

На нем все еще была сверкающая одежда, за которую заплатил толстый человек, как и за многие другие вещи: весь его гардероб, квартиру, сигарильо и дюжину пар обуви. Но Хосе больше не верил толстому человеку и уже не доверял ему. Он, конечно, был очень подлой тварью: было в его глазах и тускло-бледном лице нечто адское, наводящее ужас; но теперь Хосе знал, что таких, как он, – многие тысячи, они недостаточно влиятельны, не так уж могущественны и, конечно, не имеют нужных связей.

Чего он ему только не обещал, перемежая эти заверения умоляющим шепотом на всех углах, но ничего у него не вышло. Он был всего лишь очередным обманщиком, лжецом, лишенным какой-либо поддержки извне. Всякий раз, когда Хосе уходил с арены, раздававшиеся ему вслед шуточки, смех и оскорбления преследовали его много дней подряд. Иногда он целыми неделями не мог забыть их; бессонными ночами, когда он лежал на кровати толстого человека, время от времени вставая для того, чтобы бросить на небо умоляющий взгляд, каждый раз, поднимая глаза, он видел вместо звезд насмешливые лица зрителей, до упаду хохотавших над неловким, напрочь лишенным таланта novillero. Толстый человек солгал ему.

Продать тело и душу – недостаточно, самое трудное – получить за это плату.

Он в последний раз взглянул на него. Все-таки это лицо выглядело многообещающе: темные круги под желтоватыми глазами, тяжелый взгляд, продажный – мягкий и одновременно жестокий – рот, толстенькие, словно лапки ящерицы, руки с пальцами, унизанными рубинами и бриллиантами. Он был именно из тех людей, о которых, еще в деревне, отец Хризостом говорил, что они явились из «бездны огненного мрака, где человеческие тела, обвитые рептилиями, корчатся в пламени, где грешники дорого платят за жизнь, проведенную в развратном разгуле и наслаждениях». Хосе думал о том, что эту плату никак нельзя считать непомерной.

Индейцы уже на земле расплачивались не меньшими страданиями и ничего не имели взамен – ни наслаждений, ни разгула, ни даже хлеба.

Вот он и поверил в него. Но толстый человек оказался явным обманщиком, и, в лучшем случае, он всего лишь помог четырнадцатилетнему ребенку сделать первый шаг в нужном направлении. Он ни о чем не жалел, но теперь пора сделать следующий шаг – множество шагов, если он хочет преуспеть. Это было непросто: с тех пор, как ему, в толпе других индейских мальчишек, пришлось послоняться по улицам столицы в поисках того, кто мог бы поддержать его, он знал, что существует конкуренция.

– Мы больше не увидимся, – сказал он толстому человеку.

Тот вынул свисавшую в углу рта сигару. Его подбородок задрожал в волнах жира. Он прижал руку к сердцу, на глазах внезапно выступили слезы. Интересно бы знать, куда же они закатятся в этой куче жира, подумал мальчик.

– Я все сделаю, чтобы помочь тебе, – сказал толстый человек, – все. Приглашу лучших тренеров. Я уже говорил с Педро Рамиресом: он обещал давать тебе уроки. Найду тебе лучших быков. Мы поедем ко мне на ранчо, и к следующему сезону ты будешь в лучшей форме. Я куплю тебе новую машину, «мерседес».

– Мы не будем больше встречаться, – сказал Хосе. – Ты – «перепелка»…

На жаргоне завсегдатаев арены «перепелкой» называют вора-карманника, снующего в толпе.

– Ты – ничтожество и ничего не можешь для меня сделать. Не так уж ты силен. Обещаешь невесть что, но не можешь сдержать своих обещаний. Ты недостаточно влиятелен.

Толстый человек плакал.

– Мы поедем в Мексику, – сказал он, – я знаком с Арросо и Панчо Гонсалесами: они заставят тебя работать. Ты станешь великим, самым великим матадором. Талант не приходит сам по себе, нужно много работать, потратить много времени. Скажи, ты ведь не бросишь меня сейчас? Я не могу без тебя.

– Сегодня вечером я возвращаюсь в деревню, – ответил Хосе.

– Зачем? – спросил толстый человек. – Ты слишком хорош для того, чтобы терять время с этими голодранцами.

– Мне там кое-кому надо сказать пару слов, – ответил Хосе.

Он начал раздеваться, и толстый человек трясущимися руками попытался ему помочь.

Когда Хосе предстал перед ним голым, толстый человек посмотрел на его ноги и бедра и вновь заплакал.

– Может быть, я уеду только завтра утром, – с издевкой в голосе сказал Хосе, – но ты отдашь мне свои кольца, оба – бриллиант и рубин.

Толстый человек принялся стягивать кольца:

– Ты получишь все, что захочешь, только не бросай меня.

– Я брошу тебя… завтра утром. Теперь я тебя знаю. Ты недостаточно влиятелен. Я все еще слышу, как эти болваны насмехаются надо мной… Знаешь, я все еще чувствую на себе бычьи рога… тут и тут. Видишь – кровь. Нет у тебя настоящей власти.

Толстый человек вытащил из кармана носовой платок и вытер глаза. Затем покачал головой.

– Мальчик мой, я не понимаю тебя, – сказал он, – не знаю, что на тебя нашло. Я купил тебе самую красивую одежду; когда ты хотел забавляться с девочками, я ни разу и слова не сказал. От меня ты можешь получить все, что пожелаешь. Завтра я куплю тебе «мерседес».

Только не бросай меня.

– Ты не нужен мне, – произнес Хосе, – я сам знаю, что нужно делать. Знаю, каким путем идти.

Утром он сел в автобус и уехал из города, а через три дня вернулся в деревню. Когда он вышел из набитого крестьянами маленького жалкого автобуса, на крыше которого теснились куры и козы, долины уже догружались во мрак; кипарисы – все те же, что и во времена его детства, – таяли и исчезали в молниеносной ночи, в последний раз указав на небо. Он остался один в клубах пыли из-под колес удалявшегося автобуса и пошел бродить по тропинкам; это тихое возвращение в родные края с пустыми руками так не похоже было на то, о чем он мечтал: ни тебе приветственных криков, ни шумной встречи прославленного тореро; лишь собаки залаяли где-то вдали.

Ему было семнадцать, и с тех пор, как он покинул деревню, прошло три года. Хотелось есть, но пойти домой, встретиться с матерью было стыдно; в нем поднимался гнев, его охватило нетерпеливое желание с размаху понести удар по вратам могущества, придававшего такую горячность людям вроде Трухильо и Батисты, слава которых уже подогревала его мечты.

Он пошел к озеру и, любуясь последними отблесками на воде меж окутанных сетями лодок и огромной гранитной фигурой Освободителя, воздвигнутой на островке задолго до его появления на свет, направился к деревне. По ту сторону озера лежали горы и поверженные на землю испанцами статуи древних идолов с лепестками цветов на глазах – лепестки по утрам с благоговением оставляли там крестьяне; в свое время он часто помогал отцу рвать цветы и прикрывать свежими лепестками распахнутые глаза идолов, чтобы скрыть от них этот мир, ставший таким жестоким по отношению к индейцам с тех пор, как белые люди, вооруженные крестами, вопреки их воле свергли их подлинных хозяев.

Сразу за озером он повернул налево и направился к дому. Дом постарел, розовые кусты вокруг него разрослись до самой крыши. Саманные стены растрескались, от них несло тлением. Дверь была по обыкновению не заперта. Внутри мягко светилась масляная лампа. Он вошел, гадая, жив ли еще старый священник, не заменили ли его другим, но, едва переступив порог, увидел его – тот тихо, погрузившись в раздумья, по-прежнему очень прямо сидел за своим старым столом. Стол был устлан цветами и травами, назначение которых было хорошо известно Хосе. Зеленые – для плодородия, красные – для здоровья, белые – от бесов и дурного глаза. Завтра утром крестьяне, как всегда, отнесут их в церковь, к ногам святого – покровителя деревни. А потом пойдут к статуям идолов, возвращения могущества которых все еще ждут, чтобы другими лепестками прикрыть их лишенные век глаза.