Неверная. Костры Афганистана - Андреа Басфилд

И вот, поскольку мир продолжает вращаться, и ничего невозможно сделать, чтобы его остановить, настал тот день, когда я должна была вернуться в Кабул, а потом и в Лондон. Халид поехал со мной, и мы сумели украсть у разлуки еще несколько дней, проведя их в столице. Однажды вечером мы побывали даже и в твоем округе.

Едва увидев Пагман – после того как мы проехали заброшенное поле для игры в гольф и миновали мост, – я была потрясена его красотой. Казалось, я попала на побережье Средиземного моря – это такие теплые края, где жители моей страны любят проводить отпуск.

Там, в Пагмане, когда мы сидели на каменной стене перед озером, Халид посмотрел на меня и прошептал, что любит меня всем сердцем, и я впервые призналась, что люблю его тоже. Но глаза у него вдруг сделались печальными, и, не сводя с меня взгляда, он сказал: «Спасибо тебе за эти слова, но я знаю, что люблю тебя сильнее. Ты – моя вселенная, Джорджия».

Трудно сказать что-нибудь чудеснее, ибо, думается мне, все, чего хочет каждый человек на свете, – это встретить того, кто станет считать его своей вселенной.

А потом, когда мы продолжили разговор, он предупредил меня, что в будущем могут случаться времена, когда известий от него не будет, и что мне не следует сердиться на него из-за этого и «влюбляться в других мужчин». Я засмеялась, потому что мне послышалось – «бояться других мужчин», а он посмотрел на меня и сказал: «Я говорю серьезно, Джорджия. Ты теперь – моя женщина, и, если захочешь от меня уйти, я тебя убью». Я, конечно, снова засмеялась, и он тоже улыбнулся, но глаза его, по-моему, не улыбались. И на самом деле я и сегодня не уверена, что он тогда пошутил.

Как бы там ни было, после возвращения в Лондон моя жизнь стала совершенно пустой. У меня на родине не говорят о звездах и луне, и по сравнению с Афганистаном все кажется таким заурядным и скучным…

Поэтому, наверное, я не могла думать ни о чем, кроме Афганистана, и стала одержимой – смотрела все документальные фильмы о вашей стране, читала все книги, помогала работникам общественного центра для беженцев и даже начала учить дари. Его я выбрала потому, что он легче, чем пушту, к тому же пуштуны так умны, что знают обычно оба языка. Но я всего лишь ждала, понимаешь, ждала, убивая время, пока не найдется другая работа, которая позволит мне вернуться к Халиду, в страну, так быстро ставшую для меня любимой.

Первые месяцы разлуки казались почти пыткой, хотя Халид и звонил мне раза два в неделю, и мы с ним болтали часами, весело обсуждая будущее, в котором он хотел от меня, по меньшей мере, пять детей, и мечтая, как станем проводить свои дни, попивая гранатовый сок под солнцем Шинвара.

Надо ли говорить, что дольше шести месяцев я не смогла продержаться и поехала в Афганистан просто так, в отпуск?

Две недели я прогостила в шинварском доме Халида и в новом его доме в Джелалабаде. Мы навещали старых друзей и заводили новых; он познакомил меня со своей семьей и показал все проекты, над которыми работал, прогулявшись со мной по огромным полям, усеянным крохотными, по щиколотку высотой, молодыми деревцами, которые должны были однажды стать оливковыми и фруктовыми деревьями и душистыми цветущими кустами. Все было в точности таким, как я запомнила, и даже лучше, и мне еще сильнее захотелось остаться здесь навсегда.

Поэтому, вернувшись домой, я готова была схватиться за любую работу, позволявшую это, и Халид продолжал мне звонить, поверяя свою любовь спутниковым телефонным линиям.

Но время шло, и звонки становились все реже – сперва один раз в неделю, а потом и раз в месяц, и к тому времени, когда мне, наконец, предложили работу в Афганистане и я начала собирать вещи, мы с Халидом не разговаривали уже три месяца.

Я очень на него сердилась, но не могла поверить, что все его слова были ложью, поэтому не стала отказываться от своих планов и приехала – так с ним и не поговорив.

В первый месяц в Кабуле мне пришлось несладко. Приезд казался ужасной ошибкой – не поверишь! – и я лила слезы не переставая, пытаясь понять, зачем я это сделала. Но однажды в дверь дома, где я остановилась, позвонили, и это оказался Исмераи – мы познакомились с ним в Шинваре, в мой первый приезд, и встретились еще раз, когда я приезжала в отпуск. Увидеть его я не ожидала и страшно удивилась, но и обрадовалась тоже, а он сказал, что Халид отправил его меня разыскивать, после того как кто-то из его друзей случайно увидел, как я жду на улице машину. «Кабул – город большой, – сказал Исмераи, – но если мы хотим кого-то найти, то находим».

Однако, хотя Исмераи и нашел меня, Халид по-прежнему не звонил. Только через две недели меня вызвали в Джелалабад и привели к нему в дом, как провинившуюся школьницу.

Там оказалось полно гостей, поэтому первые слова, которыми мы обменялись, были сдержанными и вежливыми, но, как только гости, изнывавшие от любопытства, устали ждать продолжения и разошлись по собственным домам, и за ними закрылась дверь, Халид повернулся ко мне, и глаза его вспыхнули гневом. «Ты приехала в мою страну и ничего мне об этом не сказала? – закричал он. – Я понимаю, ты обиделась, потому что я не звонил, и понимаю, что вел себя непростительно, но то, как ты себя ведешь, еще ужаснее! Если бы я приехал в твою страну, я первым делом явился бы к твоей двери!»

Он, конечно, был прав, и мне стало стыдно. Я все же пыталась возразить, но Халид не слышал ничего, кроме голоса обиды, которую я ему нанесла, так он был оскорблен.

К счастью, на следующий день он стал спокойнее, а через день – еще спокойнее, и наконец мы снова начали говорить с ним о своей любви, шутить и смеяться. И все же я почувствовала, что он теперь какой-то другой, хотя еще не понимала, в чем дело, не совсем тот человек, которым был раньше. Но я отогнала это ощущение и позволила своей любви к нему продолжать расти, пока она не завладела моей жизнью всецело.

А, наверное, стоило прислушаться скорее к этому тихому голосу разума, чем к желаниям сердца, потому что с тех пор прошло уже почти три года, и он по-прежнему звонит мне не так часто, как хотелось бы, не так часто, как мне необходимо его слышать. И сколько бы он ни извинялся и сколько бы ни давал обещаний непременно дозвониться в следующий раз, через две недели происходит то же самое.

Потому-то я и не уверена, что вчера он действительно был рад меня видеть, ведь я сказала ему, что если он и впредь будет так со мной обращаться, то оттолкнет меня навсегда. Я уйду от него.

Я люблю Халида, и, когда мы рядом, смотрим друг другу в глаза, я знаю, что он тоже меня любит. Но порой кажется, что любовь прошла, и вернуть ее невозможно.

* * *

Закончив свой рассказ, Джорджия закурила и уставилась на коз, набивавших брюхо высохшей травой.

– Почему бы вам просто не пожениться? – спросил я, полагая это идеальным выходом для обоих, ведь Хаджи Хан должен приезжать домой хотя бы раз в неделю, в «женскую ночь» с четверга на пятницу, когда домой возвращаются все мужчины, чтобы провести выходной со своей семьей.

Джорджия повернулась ко мне, и я увидел, что глаза у нее покраснели от слез.

– Я – неверующая, Фавад, кяфирка. А Халид – мусульманин. Разве в сегодняшнем Афганистане возможен подобный брак?

12

Как весенние дожди смывают серые краски зимы, так и пролитые Джорджией слезы словно высветлили мир вокруг нас.

Баба Гуль – худой, как жердь, и слишком часто смеющийся для человека, идущего прямой дорогой в ад, – явился наконец, не успело солнце закатиться и не успел охранник, отвечавший за нашу жизнь, начать поторапливать нас с возвращением в Джелалабад.

Зайдя в хибару, которая к следующему приезду Джорджии могла уже и не принадлежать ему, Баба Гуль вернулся с какой-то бумагой, которую то ли мог прочесть, то ли нет, и вступил с моей подругой в переговоры о козах. А я провел остаток дня в полях с Мулалей, значительно повеселевшей с той минуты, как отец ее вернулся домой и она узнала, что он еще не проиграл последнее имущество в карты.

Пока мы гоняли по полю коз, выяснилось, что Мулаля не похожа ни на одну из девочек, которых я знал, правда, знал я их не слишком много. Взгляд у нее был решительный, речь – бойкая, и, что еще удивительнее в девочке, она очень быстро бегала – весьма полезное умение в Афганистане. И, глядя на нее, несущуюся по полю в развевающемся красном шарфике, повязанном вокруг шеи, я подумал, что она похожа на пиротехническую ракету.

Я надеялся увидеть ее еще раз, когда Джорджия по весне соберется снова поговорить с ее отцом, и, сам не знаю почему, но после того, как мы с ней упали возле этого холма и она помогла мне счистить со штанов козьи какашки, я решил, что не стану рассказывать о ней Джамиле.

– Похоже, вам с Мулалей было весело, – заметила Джорджия, когда мы сели в машину.

– Да, – признался я. – Она и вправду очень веселая – для девочки.

– О-о-о, – пропела Джорджия, – ты лю-ю-юбишь ее… ты хочешь ее целовать, обнимать и жениться на ней…