Становление информационного общества. Коммуникационно-эпистемологические и культурно-цивилизованные основания - Анатолий Лазаревич

В этом эпизоде отчетливо заметна культуротворческая роль нормы. Она «не дает указаний, как нужно заботиться о жизни… Она ничего не уточняет в этом отношении, оставляя все на усмотрение личности. Без сомнения, служить Другому нужно словом и делом, но какими конкретно словом и делом, мы должны решать в зависимости от ситуации» [20, с. 214].

Все же редукция этого сюжета к той или иной ситуации не вполне удовлетворяет, если, к примеру, напомнить «героический энтузиазм» Джордано Бруно, взошедшего за свои убеждения на костер инквизиции. Вслед за ним М. Лютер, независимо от явно угрожавшей ему «ситуации», твердо заявил: «Я здесь стою и не могу иначе». Суть этой коллизии – не в тексте антипапского послания Лютера, а в контексте первой акции протестантской революции.

Но вопрос стоит гораздо шире. Отмеченные сюжеты отчетливо показывают, что существуют цивилизационные и культурные нормы. В первом случае Дж. Бруно вполне удовлетворил бы удел верноподданного Риму послушника веры в лучший из миров, но предпочел убеждение в множественности миров (за что до сих пор не прощен Римом). Лютер должен был остаться законопослушным и смиренным агентом католической церкви, но решился стать субъектом сопротивления ей.

В любом варианте культурные нормы сочетаются с цивилизационными не однозначно. Первые способны не только освобождаться от нейтральных цивилизационных представлений, но и противостоять им, утверждая примат определенных ценностей. Так, до Коперника полагали, что Солнце вращается вокруг Земли (геоцентризм). С коперниканским переворотом стала нормой гелиоцентрическая концепция. Однако, по свидетельству этнографов, аборигены Микронезии по-прежнему геоцентричны, и отнюдь не в силу невежества. Они знают, что «Земля в движении, а Солнце неподвижно», но отказываются в это верить. Главное в их убеждении: человек – в центре мира, и различные состояния светила соотносятся с их ощущениями.

Такая конвенция – все же экзотика периферийного локуса, и мир живет не только по Копернику, но и по Бруно, который предполагал не один мыслящий мир, а множество подобных миров. Пока не обнаружив их в космосе, современная культура исходит из них и коммуникаций между ними («Диалог цивилизаций») на нашей Земле. Но такая всеобщая коммуникация, по сути полилог культур, несовместима с нежеланием освоить (именно освоить, а не «получить»), к примеру, добротное образование и компетенции, достаточные для адекватных ориентаций и практической деятельности в наш все более информационный век. Для нее не может быть приемлема и вседозволенность неограниченной свободы в киберпространстве, что выступает питательной почвой многообразных форм киберпреступности и подталкивает цивилизационный процесс к деструктивной мутации.

Иначе говоря, налицо проблема, которую, если воспользоваться терминологией 3. Баумана, можно сформулировать следующим образом: нормы имеют четко определенные границы, соответствие которым представляет собой вечно маячащий в будущем горизонт, стимул к последовательным усилиям [20, с. 284].

Глава 2. Противоречия индустриализма и дилеммы становления постиндустриального и информационного укладов общества

2.1. Индустриализм в зеркале ценностей техногенного общества

«Каков ход вещей, таков ход идей» – эта программная мысль замечательного итальянского мыслителя начала XVIII в. Дж. Вико оказалась пророческой. Тогда человечество действительно было накануне великой промышленной революции. В течение полутора веков она коренным образом преобразовала технико-технологические основания, а с ними – и совокупность общественных отношений традиционного общества. Прежние идеалы были низвергнуты как идолы, и на смену феодальному органицизму пришел техницизм – некритическая вера в безусловную благотворность развития техники для человечества. Технические средства отныне выступают критерием исторической периодизации человеческой цивилизации. Наиболее распространенный критерий – источники энергии (мускульная сила человека, мускульная сила животных, механическая сила машин).

Технологический детерминизм – это совокупность представлений о решающей роли техники в развитии мировой цивилизации. Прогресс техники и технологии порождает особый тип общественного устройства – тотально техногенную цивилизацию. Ее особенности:

техника превращается в доминирующий фактор цивилизации и выступает автономным явлением, обособленным от социальных отношений, равноположенным природным явлениям и противопоставленным им;

развитие техники подчиняется своим собственным законам и логике, отличным от социальных законов;

автономия техники выражается в ее способности к саморазвитию сверх ее достигнутых параметров;

технический прогресс представляет собой постоянный прогресс, неуклонное движение от худшего к лучшему [179, с. 193].

Суждения об индустриальном обществе и его оценки основаны на многовековой и широкой традиции. Его авторитетные теоретики (но далеко не всегда апологеты) А. де Сен-Симон, Ш. Фурье, О. Конт, Дж. С. Милль, Э. Дюркгейм, М. Вебер, К. Кларк выделяли следующие его признаки: во-первых, оно заботится о производстве; во-вторых, в нем превалирует порядок, уверенность и четкость; в-третьих, оно организовано «новыми людьми» – инженерами, промышленниками, проектировщиками; в-четвертых, оно опирается на знания (Сен-Симон). В индустриальном обществе экономическая система отделена от семейных связей, рабочее место – от домашнего очага. С распадом традиционного «коллективного сознания» основные убеждения организованы вокруг профессиональных норм и связываются воедино профессиональной этикой (Дюркгейм). В обществе распространяются единая этика и стиль жизни: они становятся деперсонифицированными нормами, упор делается на успех и личные достижения, критерии эффективности определяются по наименьшим затратам, а рациональный учет и контроль проникает во все области управления (Вебер). Позиция Кларка о признаках индустриализма связана с его представлениями о вторичном (индустриальном) секторе общественного производства.

Каковы в целом сущностные черты индустриального способа производства, его культурно-цивилизационная специфика?

«Для всех теоретиков индустриального общества (и в данном случае также для К. Маркса), – пишет Д. Белл, – точкой отсчета (или основным институтом) является промышленное предприятие, а в качестве станового хребта общества выступает социальная база машинного производства. С этой точки зрения все индустриальные общества имеют некоторые общие черты: повсюду распространена одинаковая технология; одинаково и качество технических и инженерных знаний (а также учебных заведений, которые их предоставляют); примерно одинаковы наборы профессий и видов труда. Если подходить к проблеме более широко, можно обнаружить, что в каждом обществе увеличивается доля технических работников по отношению к другим категориям занятых… управление требует в основном технических навыков. Индустриальные общества – это экономические общества, организованные вокруг принципа функциональной эффективности, требующие получения "больших результатов из меньших вложений" и выбора наиболее "рационального" типа действий» [29, с. 99–100].

Новый, индустриальный тип деятельности возник, сформировался и созрел как исторический продукт кардинального преобразования и переоценки базовых взаимосвязей людей с природой, друг с другом и самих себя. Большая традиция предполагала лишь модификации основного – орудийного – принципа взаимосвязи человека с природой. Независимо от степени развитости орудий – от первобытного камня до средневековых ремесел – труд был двухзвенным, как непосредственная связь работника с предметом труда, и по преимуществу физическим и изнурительным. Неразвитости субъекта труда и орудий соответствовала и его производительность, недалеко уходящая от потребностей простого воспроизводства и выживания. Такое состояние обусловливало более или менее грубые социально-экономические формы господства/подчинения. Тем не менее незрелая «природа вещей» – производительных сил, прежде всего человека, – вызывала восприятие трудовых и всех иных общественных отношений как «нормальных», более того – санкционированных религиозной традицией, которая архетипически господствовала в общественном сознании.

В доиндустриальном обществе техника выступала как искусное ремесло. Технические умения передавались от мастера к ученику в рамках ремесленно-цеховой организации. Эти умения, навыки, знания являлись достоянием замкнутого круга лиц и чаще всего не получали высокой общественной оценки.

Ситуация кардинальным образом изменилась в Новое время, когда общество во все более значительной степени стало функционировать на машинной основе. В этом пункте модернистский идеал самоопределения человека, в целом выражая вектор движения общества, все более раздваивался, акцентируя не столько его гуманистический смысл, сколько радикальную и становящуюся нормативной тенденцию к функциональному для человека труда и инструментальному преобразованию технических средств и социальных технологий. Такой инструментальный подход актуализировался в XVIII в. в условиях нарастающего противоречия между состоянием ремесленного и мануфактурного (то есть все же ручного) производства и новыми общественными потребностями. В начале XIX в. «нужды потребления вообще росли быстрее, чем производство, и развитие машин было неизбежным следствием рынка» [234, с. 405]. Вследствие такого «вызова» разделение и кооперирование труда на мануфактурном конвейере вначале привело к механизации его наиболее трудоемких функций, «узких мест», а затем к комплексному эмпирическому моделированию и конструированию трехзвенной системы, состоящей из трех подсистем – машины-двигателя, передаточного механизма (трансмиссии) и так называемой «рабочей» машины.