9 1/2 weeks - Элизабет МАКНЕЙЛ

сложности...

- Всем здесь хочется разговаривать, кроме меня, - говорит мужчина. -

Сними с меня одежду. И не торопись. У нас

нынче ночью полным-полно времени. Пришло время, и больше его не будет, узнать

все об этих блядских штучках.

Воспользуемся этим. А ты, - говорит он, обращаясь ко мне, - садись и смотри.

Тебе многому следует научиться.

Я пристально разглядываю дыру в полу около ванной. Она начала его

раздевать (я и до пуговицы на его рубашке

никогда не дотронулась); делает она это спокойно и сноровисто, как мать,

раздевающая малыша для того, чтобы он принял

ванну, а мальчик настолько устал от игр и беготни, что он не думает

сопротивляться, пока мама снимает с него грязную

одежду, ставит его в ванну, надевает на него пижаму и подтыкает одеяло, уложив в

постель.

Он ложится на спину и говорит мне, глядя не на меня, а на женщину,

которая стоит перед ним:

- Садись на этот стул и не шевелись.

Как во сне, я подхожу и сажусь. Как во сне, я вижу, как она становится на

колени между его ногами. Я не могу

унять дрожи, хотя я сжимаю ноги, опираюсь локтями о колени и зажимаю пальцами

рот. Он ловко снимает с нее юбку, и я

вижу черный треугольник ее трусиков и ее зад. Несколько секунд я думаю только о

том, что кожа ее очень бела и кажется

безупречной. В моем мозгу объективно отражается картина, которую я вижу перед

глазами (я только испытываю некоторое

вежливое удивление): толстые ягодицы и пышный парик шевелящийся между ног

лежащего мужчины. Вначале я слышу

только, как она сосет; потом он начинает задыхаться, стонать. Я хорошо знаю эти

звуки. Я считала, что они в некотором

роде принадлежат мне, в той мере, во всяком случае, в какой я одна была способна

вызвать их своим ртом, в той мере, в

какой они были результатом моего таланта, моего умения. Запястья у меня влажные

и измазаны тушью. Женщина

просовывает руку между его ляжками, ее голова теперь двигается вертикально,

снизу вверх, поднимается и опускается

прерывистыми толчками.

- Да, да, - шепчет он, - Боже мой.. Почти не понимая, что я делаю, я

срываю со стоящей на коленях женщины парик

и вцепляюсь в ее темные, шелковистые волосы.

- Но что...

Она сопротивляется, наши тела сплетаются. Он садится на край кровати. Я

оказываюсь перекинутой через его левое

бедро, правой рукой он хватает меня пониже колен, а левой - обе моих руки за

моей спиной. Он сдергивает с меня юбку,

хватает ремень. Потом просовывает руку под резинку и спускает с меня штаны. Я

сжимаю зубы, обезумев от ужаса, меня

переполняет бешенство. Не хочу кричать, пусть он бьет меня часами, не хочу...

Учитель в колледже говорил одному

ученику, мрачному парню, который был сильнее и выше всех нас:

- Твой отец должен был бы положить тебя к себе на колени, спустить тебе

штаны и выпороть. - Он говорил так,

когда этот отрок опрокидывал чернильницу (или даже тогда, когда он ничего такого

не делал). Все это говорилось мягко, но

даже в этой мягкости сквозил какой-то кошмар. Это давно забытое воспоминание

всплывает в моем мозгу. Но сейчас все

гораздо хуже. Все, что он делал со мной эти недели, было не так унизительно, как

эта насильственная плотская близость.

Быть привязанной к постели, ползать по полу, жить в наручниках, нет, это все

раем покажется с теперешним положением,

когда я подставляю ему ягодицы, как на блюде, а кровь кипит у меня в жилах,

гудит в ушах...

Естественно, дело кончается тем, что я кричу. Он перестает хлестать меня,

но не отпускает. прохладная ладонь

гладит меня по коже, по телу пробегают пальцы; рука подсовывается под мой живот,

спускается по ляжкам к коленям,

скользит по ногам.

- Дай мне вазелин, который ты принесла, - говорит он женщине, - и держи

крепко ее руки.

Он раздвигает мне ягодицы, глубоко засовывает палец в мой задний проход,

а другой - между половыми губами;

вторая его рука по-прежнему скользит между моими ногами. У меня напрягаются все

мышцы. Перед закрытыми глазами

вертятся желтые спирали; я стараюсь сосредоточиться на них. Скриплю зубами,

вонзаю ногти в ладони; я в большем

отчаянии, чем была тогда, когда он побил меня в первый раз.

- Я больше не могу, прошу тебя, не...

А мое тело начинает медленно двигаться в такт движениям его пальцев. Я

выгибаюсь, дрожу.

- Ты думаешь, что знаешь, что хочешь, лапочка, - говорит он шепотом прямо

мне в ухо, - а на самом деле ты

делаешь то, что хочет твоя п...да.

Еще один сильный толчок. Я кричу.

- Заставь ее замолчать, - говорит он женщине, и своей надушенной ладонью

она зажимает мне рот. Я изо всех сил

кусаю ее, и она заталкивает шарф мне в рот. Потом рот мне освобождают, и его

руки ласкают меня, пока я снова не кончаю,

в этот раз намного быстрее.

- Умоляю тебя, я больше не могу, дай мне кончить...

Он входит в меня все глубже, и я больше не могу говорить, но продолжаю

повторять:

- Умоляю тебя...

Я рухнула на постель и рыдаю под подушкой; рыдания глухие, будто

доносящиеся издали. Язык у меня между

ляжками. Подушку снимают. Его тело над моим, но язык по-прежнему там, между

моими ногами, и он заставляет меня

стонать.

Моя голова у него на плече, он лежит рядом со мной, крепко обнимая меня;

его пальцы у меня во рту, она сидит на

нем верхом. Когда он кончает, наши глаза - ее и мои - на мгновение встречаются.

* * *

Я еду в метро. Два месяца. Чуть больше девяти недель. Два месяца тому

назад я потеряла всякий контроль над

собой. Напротив меня сидит мальчик; кудри падают ему на лоб, рубашка

расстегнута. В руках - раскрытая книга. Я смотрю

на него долгим взглядом. Все тело мое расслаблено. Он отвечает на мой взгляд,

пытается раза два улыбнуться. Я скрестила

руки на коленях. Я не улыбаюсь. Я осознаю свою новую власть, и мальчик, я

полагаю, тоже. Впрочем, должно быть дело

идет не о новой власти, а о старой, о существовании которой я не догадывалась.

Я схожу на 4-й Западной улице. Мальчик вытягивает шею, чтобы на меня

посмотреть, открывает рот, когда я

смотрю на него, и неловко поднимается, чтобы тоже выйти, но двери закрываются.

Этот мальчик почувствовал, что во мне происходит. Это сочится из всех

моих пор. За эти месяцы я узнала о себе

кучу вещей, и узнаю что-то новое каждый вечер. "Что-то новое", - шепчет голос в

моем мозгу. Осознанная новая власть:

уязвимость, извращенная при этом, потому что это полная уязвимость и такая же