9 1/2 weeks - Элизабет МАКНЕЙЛ

- Не смейся, - говорит он, - это запросто перережет тебе горло.

Но я не могу удержаться, и он едва успевает убрать нож, когда я сгибаюсь

от хохота пополам.

- Я в самое время убрал эту штуку, - говорит он.

- В самое время? Никогда не встречала мужчины, который бы так скверно

шутил.

Голос у меня хриплый, голова еще откинута назад.

- Не старайся привести меня в возбуждение, рассказывая о своих прошлых

любовниках. Это так банально. Годится

для фотороманов.

- А мне это нравится, - говорю я. - У меня характер как раз для

фоторомана.

- Характер для фоторомана, - повторяет он. - Посмотрите только на нее!

Как будто я не увидел это сразу, как только

взглянул на тебя.

- Правда? - спрашиваю я выпрямляясь. - Правда?

Я хочу что-то добавить, но спохватываюсь. Он останавливает беспорядочный

и мутный поток моих мыслей и

говорит мне:

- На следующей неделе ты кого-нибудь ограбишь. В лифте, это проще. Надень

свой костюм Синей Бороды. А

теперь слезай с моих коленей, я устал.

* * *

Я тут же решила, какой лифт выбрать. Я довольно часто вижусь с подругой,

которая живет неподалеку от моей

работы. Я знала, что второй этаж дома, где находится ее контора, не занят уже

несколько месяцев, а дверь на улицу с

лестницы не запирается. На следующий день я назначаю ей свидание на три часа.

Через полчаса после свидания я сажусь в

метро, но не возвращаюсь к себе на работу, а еду на ее. День сырой, и я

спрашиваю себя, как это в середине июля мужчины

ходят в костюмах и при галстуках. Я обливаюсь потом в рубашке и костюме, завидуя

женщинам, которые ходят в легких

блузках. Я поглаживаю нож в кармане, надеясь, что он мне подскажет, как

действовать, будет моим учителем, моим

талисманом.

Со швейцаром я несколько раз здоровалась, но сейчас он меня не узнает, и

это придает мне спокойствие: у меня

впечатление, что я невидима. Я останавливаюсь перед указателем имен

квартировладельцев и названий учреждений в

здании, украдкой рассматривая людей слева от себя: две женщины ждут лифтов на

верхние этажи, мужчина средних лет -

тех, что поднимаются на средние. Я иду к лифту, который поднимается до

восемнадцатого этажа.

Трое мужчин и женщина садятся перед этим человеком средних лет и мной. Он

нажимает на 9-й, я на 2-й. Не

успевают двери закрыться, как я вынимаю из кармана нож. Его щелчок совпададает с

тем моментом, когда лифт начинает

подниматься. Я приставляю ему нож к горлу, он вздрагивает и старается

отстраниться, - это так знакомо для меня! Когда

двери открываются, бумажник уже у меня в руке, он еще теплый. Мы в последний раз

строго смотрим друг на друга (как на

фотографиях начала века).

Мы не перемолвились ни единым словом. Я спускаюсь по лестнице, вхожу в

вестибюль. Швейцар пьет оранжад и

шутит с почтальоном, принесшим вечернюю почту. Я прохожу мимо них и спускаюсь в

метро.

Вернувшись в его квартиру, я, еще до того, как он приходит, успеваю

раздеться, надеть свое собственное платье и

снять клей с лица. Когда он входит, я сижу на диване с вечерней газетой.

- Ты уже тут? - спрашивает он. - А я купил говядины.

Я не поднимаю глаз от газеты, но строчки пляшут у меня перед глазами. У

меня запоздалая реакция: мне

приходится приложить немалые усилия, чтоб не расплакаться, и я все стараюсь

понять, почему у меня болят бедра, мышцы

влагалища расслаблены, как будто он языком ласкает мне кожу живота и половые

органы.

Я роняю газету на камин. Он увидел бумажник на столике.

- Ага, - говорит он, ставя портфель, - открой его.

Открыть его... открыть... открыть... для меня эти слова не имеют никакого

отношения к бумажнику. Я становлюсь

на колени перед столиком. Вынимаю из бумажника одно за другим: чековую книжку,

карту Америкен Экспресс, членский

билет Дайнез Клуба, удостоверение Мастер Чардж, водительские права, смятый

обрывок бумаги с Двумя нацарапанными на

упаковке номерами телефонов, карточку цветочного магазина, еще одну - магазина

похоронных принадлежностей,

объявление из Виллидж Войс о дешевых сто лярных работах, розовую квитанция из

прачечной на 3-й авеню и 321 доллар.

- Ну что же! - говорит он.

Он положил подбородок на мое правое плечо. Левой рукой он обнимает меня,

ладонью лаская мою грудь. Правая

рука просовывается мне под руку и собирает бумажки, разбросанные на столе.

- "Леонард Бюрджер родился 14 августа 1917 года". - Он читает вслух

права.

- Ну и имя ему дали: Лео-лев, лев-страшила. А зачем ему карточка магазина

похоронных принадлежностей? А

реклама столярных работ? Он что, подсчитывает, во что ему гроб обойдется? Может,

он считает, что гробы слишком дороги,

и хотел его заказать себе у какого-нибудь наркомана из Гринвич Виллидж, который

кое-как владеет рубанком? А может

быть, хотел шкафы в своей кухне сделать...

Он просит меня прочесть номера телефонов, записанные на бумажке; звонит,

но один занят, а другой не отвечает.

- Это совсем неинтересно. Позвони этому Лео-льву. Льву-страшиле. Скажи

ему, что его бумажник лежит в урне на

углу улицы.

- Здесь рядом? Ты хочешь, чтобы он приехал сюда?

- Тогда мы сможем наблюдать за ним. Так смешнее.

- У нас нет номера его телефона, - говорю я голосом, который мне самой

незнаком.

Мое поведение в лифте теперь самой мне кажется непонятным. Он показывает

мне первую страницу записной

книжки: "В СЛУЧАЕ УТЕРИ ПРОШУ ВЕРНУТЬ..." Указаны имя, адрес и ниже - телефон.

Мне отвечает женщина.

- Бумажник мистера Бюрджера находится на углу...

- Что? - пронзительно переспрашивает она. - Кто это?

Он нас разъединяет.

- Даю ему полчаса, - говорит он, выходя из комнаты, чтобы приготовить мне

ванну.

Салат готов и стол накрыт, когда он приводит меня в столовую и ставит у

окна.

Мы стоим, тесно прижавшись друг к другу. Его рука гладит мои ягодицы.

К перекрестку подъезжает желтый автомобиль. Маленький человечек подходит

к урне.

- Посмотри через эту штуку, - тихо говорит он.

Я оборачиваюсь: он протягивает мне бинокль. Как в кино, на меня наплывает

серое и усталое лицо. Я узнаю

бородавку на левой щеке, капли пота на лбу. Одна ушная мочка сильно поросла

волосами, такое впечатление, что она была

проколота. Бумажник спрятан под газетой.

- А если его найдут?

- Тем хуже для Леонарда.