Далекое Близкое - Кристина Андреевна Белозерцева

подумать…

– Ну разве есть что-то, с чем не справятся четверо таких отчаянных мужиков, а?

– Ага.

– Мы отважились на невероятное и теперь мы выберемся. Что бы это ни была за хрень.

Надо же, бывает же так. Думаешь на кого-нибудь, что урод и чурбан, а потом оказывается, что чурбан бродячих котеек подкармливает. Или вон такого олуха, как я, успокаивает, аж стыдно.

– Есть такой прием, – продолжил ОТул, – сейчас расскажу. Есть много понятий, которым мы не придумали названий, и из-за этого не понимаем, как вести себя. Мучаемся. Как назвать то, что тебя и притягивает, и отталкивает одновременно? Как край крыши. Но дай этому название – назови, ну не знаю, «бла-бла», и безумие пропадёт. Ты перестанешь прислушиваться к массе ощущений, чтобы осознать это состояние, понимаешь, ведь у тебя будет одно понятное слово. И магия пропадёт, назовите это тысячу раз и край перестанет манить. Слова сужают нашу жизнь до известного нам набора понятий. Боишься неизведанного – дай ему имя.

Я слушал, кивал, но все равно обреченно ждал новых выходок подпространства. Впрочем, пока что длина и ширина вели себя пристойно, тоже, наверное, чувствовали, как подходит к концу долгая-долгая дорога. Больше никаких ужасов. Хватит. Не со мной.

Только. Не. Со. Мной.

Мы так и вернулись в центральный отсек без приключений. Профессор сидел за столом, потягивая оранжевый синтетический напиток из той самой розовой кружки с единорогом. Даже через свободную куртку видно, как торчат худые острые лопатки на сутулой спине. Очень напряженной спине, если хорошо всмотреться.

– Почему вы не на рабочих местах? – бесцветным голосом поинтересовался ученый, так и не оборачиваясь к коллегам.

– Хорош, – грубовато отмахнулся ирландец, – всем нужно отдохнуть.

– Полагаете, вы на отдыхе? – ровно, будто робот текст начитывает.

– Хорош… – снова повторил техник, но шеф так и не обернулся. – Да какая ерунда… Ты чего? Проф?

Было что-то ненормальное в этой ссутулившейся спине, сломанное что-то.

– Я видел свою жену.

– При чем…

– Она умерла десять дет назад. А сегодня я говорил с ней. Не думаю, что с вами произошло нечто более шокирующее. Так что возьмите уже себя в руки.

Похоже, у каждого есть свои слабые места, которые могут треснуть в любой момент. Один легкий удар – и по самой крепкой броне победит трещина, серия ударов и от человека вообще ничего не останется.

– Почему ты решил, что мы не в порядке? – медленно проговорил ОТул.

– Я слышал грохот. И крики. У вас был нервный срыв, молодой человек? Я правильно понимаю?

Почему он не оборачивается? Он никогда не имел привычки разговаривать, отвернувшись от собеседника. Неужели Пустота его достала.

– Что-то было со стенами… – только и проговорил я в ответ, готовый отрубить себе палец на руке, лишь бы Проф не повернулся к нам лицом.

У него нет лица. Боже-боже-боже. Я точно это знаю. Оно добралось до него. Он уже пуст… Блин, ну вы сами посмотрите на него! Эй? За мной кто-то наблюдает? Прямо сейчас?!

Я знаю, что ты там. Что ты есть. Я чувствую тебя. Надеюсь, ты пройдешь со мной до конца этой истории. Наверное, с тобой мне будет не так страшно. Договорились?

– Галлюцинации, – в который раз уже повторил Проф, – у нас всех – галлюцинации из-за прыжка.

Еще раньше, на Земле я терпеть не мог, когда ученый становился таким отстраненным и отрицал объективные факты. Теперь же раздражение переросло в злость, быстро разнесшую бастионы страха в пыль. Я потрогал макушку – а ни хрена! – вот она, шишка! Настоящая! Никакая не придуманная! Я ударился о потолок, потому что тот сжался. Хоть что говорите – но это пространство тут играло в свои игры, пространство – а не мой разум

– Вам обязательно стоит рассказать об этом врачам из комиссии. Нужно как можно быстрее оценить, какой вред нанесен вашей психике.

Это вообще-то было обидно. Впрочем, я снова промолчал. Уселся за стол, скрестив руки на груди, и рассматривал с отстраненным интересом торчащие нитки, оставшиеся от сорванных с куртки пуговицы. Хороша галлюцинация, ага…

– А вам, ОТул, не нужно наблюдать за вашими «железяками»?

– Я сказал, хорош! Пора отдохнуть!

Профессор начал медленно оборачиваться. Поднял голову, тягучим нечеловеческим движением принялся перетекать в другую позу. Но он не успел ничего ответить.

Тук-тук-тук.

– Это что – тоже обшивка? – негромко поинтересовался ирландец, уставившись на потолок.

Лицо его слегка побледнело. Я меньше всего на свете хотел смотреть вверх, но именно это и сделал – диафрагма раскрыта, а чернильный ужас сочится внутрь корабля.

– Закройте диафрагму, пожалуйста, – обратился ученый к азиату, безмолвно сидящему за своими мониторами.

Тот ничего не ответил, пальцы дернулись нервно, быстро, словно крылья подстреленной птицы, и в который уже раз щит закрылся.

А знаешь, неведомый наблюдатель, ведь это он так моргает: открывается – закрывается… Огромный глаз. Рассматривает? Или присматривает одного? А мы словно мухи под микроскопом. И никуда отсюда, ни влево, ни вправо – только пустота. И эта жуть.

Я прикрыл глаза, облокотившись на спинку кресла. Если вот так откинуться, будет казаться, будто тебя качают волны. Качают, качают. А тем временем потолок ме-е-е-едленно надвигается на тебя.

«Дайте одного! – шипело где-то за спиной, плевалось брызгами нефтяной пеной и воняло мазутом. – Или вс-с-се с-сздесь останетес-с-сь!»

Я вскрикнул, распахнув глаза. Взгляд метнулся от потолка к полу, к людям за столом и наткнулся на другой взгляд. ОТул смотрел на меня с тем же ужасом человека, только что заглянувшего в ад.

Это не галлюцинации, это все – на самом деле. Петляющее время, клаустрофобия, и этот голос… ОТул тоже это слышал. С ума сходят по одному, и истерия – может ли это быть?

Я не заставил себя разжать губы и только показал взглядом на потолок, а ирландец в ответ едва заметно кивнул. Он меня понимал.

По молчаливому сговору мы так и не произнесли ни слова. Сидели за столом, кажется, перекусывали. Или пили прохладную воду из голубых пластиковых бутылочек, бог его знает. Время тянулось мучительно медленно. Я, маясь, все поглядывал на монитор с таймером – но секунды ползли с неспешностью улитки. Между членами экипажа словно невидимые перегородки выросли, когда говорить не о чем, но и деться друг от друга некуда. Вернулось гложущее чувство отстраненности. Когда безумно остро чувствуешь, насколько далеко от тебя все, кого ты любишь.

Я так хочу увидеть отца, и девчонок. Обнять прямо крепко-крепко. И это единственное, о чем я могу сейчас думать.

Отчего-то больше всего сейчас нервировал Флегматик – он и так-то не