Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

— Поверьте, Арташес, многим из нас недостает этого умения.

«Многим из нас…» Продолжение разговора могло превратиться в бессмыслицу. Оба поняли это.

— Я рад, что встретился с вами, доктор…

Доктор нажал на ручку дверного замка.

— Я тоже. Всего доброго. — Он вышел в дождь и направился к дому — длинный, сутулый, старый…

Арташес поехал дальше. Дождь по-прежнему барабанил по железной крыше кабины, «дворники» метались, едва успевая прочищать переднее стекло.

Было уже за полночь, когда он вернулся домой, оставив машину во дворе Юрика. (Тот, между прочим, сообщил, что у него была Аруйс. «Зачем?» — спросил Арташес. Оказалось, часа два назад по селу прокатилась весть о том, что где-то сорвался в пропасть грузовик. «Где это?» — «На нижней дороге, в трех километрах от лесопилки», — сказал Юрик.)

Почистив ботинки о металлический скребок, вбитый в землю под навесом, он бесшумно открыл дверь и вошел.

Аруйс не ложилась, она сидела у стола и штопала его носки. Арташес снял с себя мокрый пиджак, повесил на вешалку, спиной чувствуя пристальный взгляд жены. Непонятная сила этого взгляда вынуждала его повернуться. Он с трудом сопротивлялся ей. И все же, не выдержав, уголком глаза посмотрел на жену. Она отставила штопку, и теперь руки ее бессильно лежали на коленях, пальцы машинально теребили недоштопанный носок. Под желтым светом керосиновой лампы на щеках ее блестели две влажные борозды. Вот сейчас бы неожиданно повернуться и застать ее врасплох!.. Аруйс, словно прочитав его мысли, быстро стерла слезы кончиками пальцев. Арташес нахмурился: самое невыносимое было то, что слезы эти искренние, но почему-то (почему? какая дьявольская сила мешает?) он не может подойти к ней, сказать: это ли не доказательство тому, что я дорог тебе, а ты — мне? Зачем же мы мучаем друг друга? Нет, нельзя: повернись он — слезы мгновенно высохнут, исчезнет нежность, останется одно ожесточение.

— Ну и погода! — сказал Арташес с наигранным оживлением в голосе и подошел к шкафу, приглаживая мокрые волосы. Раскрыл дверцы. На деревянном, домашней выделки, подносе лежала стопка свежеиспеченного хлеба. Арташес взял один хлебец, разломил, достал из глиняной банки кусок сыра. Откусил большой кус хлеба с сыром, чтобы при необходимости долго жевать, обдумывая слова. И пошел к столу.

Аруйс встала было: «Есть же обед, я тебе подам…» Но Арташес легонько надавил ей на плечо.

— Не надо, есть мне не хочется. Ты почему не спишь?

— Не спится что-то, — вздохнула она. — Ну, что тебе в районе сказали?

— Велели покаяться, — усмехнулся он.

— В чем? — она на этот раз посмотрела на него прямо. И не убирала его руки со своего плеча.

— Не знаю. — Он тоже не убирал руки, словно забыв. — Они тоже не знают. Но говорят, что покаяться надо непременно.

— И ты покаялся?

«Любопытно, хотела бы она видеть меня кающимся? Вероятно, да: она чувствовала бы некоторое удовлетворение. Чисто женское, конечно. А вообще-то, наверно, не очень…»

Он ответил уклончиво:

— Они хотят созвать бюро и там… Все зависит от того, как пойдет разговор…

Она вдруг наклонила голову и потерлась щекой о его руку. Он стиснул ее плечо — теплое, податливое, каждая ямочка на котором была знакома и дорога ему. Но в ее коротком порыве не было той нежности, о которой он мечтал уже давно. Так, еще не прошедший страх от вести о сорвавшемся в пропасть грузовике… Не больше.

— Тебе спать не хочется? — спросил он.

— Хочется. Ты ложись, я сейчас закончу и тоже приду.

Он раскрыл постель и лег. Вскоре Аруйс погасила свет и стала тоже раздеваться. В темноте смутно белело ее тело, и казалось, от него исходит едва заметное сияние. Она пошла было к своей кровати, но он сказал:

— Иди, полежи немного со мной.

И увидел, как она сперва подумала, потом медленно повернулась и пошла к нему.

Он тут же пожалел, что позвал ее.

10

Через неделю в кабинете Арташеса зазвонил телефон. Все тот же Габриелян на другом конце провода довольно миролюбивым голосом сказал:

— Арташес, привет! Ну как, ты уже выбросил камни из подола?

— Ты о чем? — не сразу понял Арташес.

— Да все о том же! Только что звонили из области, спрашивают, как там насчет фактов, пропади они пропадом! Ты вот что, завтра приезжай к Есаяну, я тоже там буду и еще два-три человека. Сообща обмозгуем и решим, как покончить с этим делом.

— А что я там буду делать?

— Как что? Придешь, расскажешь все, как есть, ну, может быть, для порядка скажешь несколько слов — я же в прошлый раз сказал тебе! А потом отпишем в область и на том закончим.

— А если не приду?

— То есть как это не придешь? — удивился Габриелян.

— Да вот так, не приду, и все.

— Тебе что, трудно два слова сказать? Или гордость не позволяет?

— Угадал, гордость не позволяет. И, кроме того, я тяжело болен, у меня насморк и всякое такое. Имею я право болеть или не имею?

— Насчет болезни ты, положим, врешь. А вот свою гордость ты спрячь куда-нибудь подальше…

— Куда именно спрятать?

— Слушай, ты что, в своем уме? Люди, между прочим, тоже не лишенные гордости, специально из-за тебя собираются, помочь тебе хотят…

— Путник сказал медведю: я буду спать, а ты отгоняй мух. И заснул. И