История кесарей. Тайны Древнего Рима - Дион Кассий

то Вы не должны бы чтить его как Юпитера, пока он жил, неоднократно говоря и голосуя тогда так, как вы делали, а теперь поворачиваться в противоположную сторону. Но Тиберий не один, к кому вы относились двуличным образом; Сеяна[198] тоже вы сначала надули тщеславием и испортили, а потом казнили его. Поэтому я также не должен ждать никакого порядочного отношения от вас».

После нескольких подобных замечаний он представил в своей речи самого Тиберия, говорящего ему: «Обо всем этом ты сказал хорошо и по правде. Поэтому не проявляй никакой привязанности к любому из них и не щади ни одного из них. Ведь все они ненавидят тебя, и все они молятся о твоей смерти; и они убьют тебя, если смогут. Не помышляй, чтобы твои поступки понравились им, и они не стали бы возражать против них, если бы заговорили заговорят, но смотри исключительно на свое собственное удовольствие и безопасность, так как они являются самыми справедливыми требованиями. Таким образом, ты не претерпишь никакого ущерба и будешь одновременно наслаждаться всеми величайшими удовольствиями; они будут также уважать тебя, хотят ли они того или нет. Если, однако, ты последуешь противоположным путем, это в действительности не принесет тебе никакой пользы; ведь, хотя на словах ты может и достигнешь пустой славы, ты не получишь никакого выигрыша, но станешь жертвой заговоров и бесславно погибнешь. Ибо ни одним живым человеком не управляют по его доброй воле; напротив, только пока человек боится, он ищет расположения сильнейшего, но когда становится храбрым, он мстит за себя на человеке, который более слаб»[199].

В завершение этого обращения Гай восстановил обвинение в оскорблении величия, приказал, чтобы его повеления были сразу занесены на бронзовую доску, а затем, торопливо умчавшись из здания сената, ушел в тот же день в пригород. Сенат и народ были в большом страхе, поскольку они помнили обвинения, произнесенные ими против Тиберия, и в то же самое время ощутили разницу между словами, только что услышанными от Гая, и его предыдущими высказывания.

В тот момент их тревога и уныние воспрепятствовали им сказать что-нибудь или заняться какими-нибудь делами; но на следующий день они собрались снова и щедро даровали Гаю почести как праведнейшему и благочестивейшему правителю, поскольку почувствовали себя очень благодарными ему за то, что не погибли, как другие. Соответственно, они проголосовали, чтобы приносить ежегодные жертвы его Милосердию, как в годовщины дня, когда он выступил со своим обращением, так и в день Палатинских празднеств; в этих случаях золотое изображение императора следовало нести до Капитолия[200], и мальчикам самого благородного происхождения петь гимны в его честь. Они также предоставили ему право овации[201], как будто он победил неких врагов.

17. Таковы были почести, постановленные ими декретом в том случае; и позже, почти по любому поводу они были верны себе в том, чтобы добавлять другие. Гай, впрочем, вовсе не заботился о таком роде триумфа, поскольку не считал каким-то достижением вести колесницу по суше; с другой стороны, он стремился провести свою упряжь через море, как это произошло, соединив воды между Путеолами и Бавлами (последнее место находится прямо через залив от города Путеолы, на расстоянии двадцати шести стадиев)[202].

Из кораблей для моста некоторые были приведены туда с других стоянок, но прочие были построены на месте, потому что количество, которое могло быть собрано там за краткий промежуток времени, было недостаточно, даже при том, что были собраны все возможные суда — так что в итоге очень серьезный голод случился в Италии, и особенно в Риме. При сооружении моста был не просто создан проезд, но также и места отдыха, и жилые помещения были построены вдоль него, и в них была проточная вода, пригодная для питья.

Когда все было готово, он надел нагрудный доспех Александра (или то, что считал им), а поверх — шелковую лиловую хламиду, расшитую большим количеством золота и многими драгоценными камнями из Индии; кроме того, он опоясался мечом, взял также щит и надел венок из дубовых листьев. Затем он принес жертву Нептуну и некоторым другим богам, а также Зависти (чтобы, как он выразился, ничья ревность не преследовала его), и вступил на мост со стороны Бавл, взяв с собой множество вооруженных всадников и пехотинцев; и стремглав помчался в Путеолы, будто преследуя врага.

Там он оставался в течение следующего дня, словно отдыхая от сражения; затем, одетый в златотканую тунику, он возвратился по тому же самому мосту в колеснице, запряженной скаковыми лошадьми, одержавшими множество побед. Долгая процессия тех, кто подразумевался добычей, следовала за ним, включая Дария из семьи Аршакидов[203], который был одним из парфян, живших тогда в Риме как заложники. Его друзья и спутники в цветастых одеяниях следовали в повозках, а затем прошли войска и остальная часть толпы, каждый человек одетый на свой собственный вкус.

Конечно, во время такого похода и после столь выдающейся победы он должен был произнести речь; потому он поднялся на возвышение, подобным же образом установленное на судах около середины моста. Сначала он расхваливал себя как предпринимающего великие дела, а затем похвалил солдат как мужей, подвергшихся великим тяготам и опасностям, упомянув в особенности это их достижение в пересечении моря пешком. За это он раздал им деньги, и после того они пропировали остальную часть дня и на протяжении всей ночи, он на мосту, словно на острове, а они на лодках, поставленных на якорь вокруг. Свет в изобилии сиял для них с самого моста, и, кроме того, множество огней было в горах. Поскольку местность имела форму полумесяца, и огни были зажжены со всех сторон, как в театре, то темнота не ощущалась вовсе; действительно, его желанием было сделать вечер днем, как он сделал море землей.

Когда он насытился и напился доброго и крепкого вина, он сбросил многих своих спутников с моста в море и топил многих других, подплывая и нападая на них в лодках, снабженных клювами[204]. Некоторые погибли, но большинство, хоть и пьяные, сумели спастись. Это произошло вследствие того, что море было чрезвычайно тихим и спокойным и в то время, когда строился мост, и в то время как имели место другие события. Это тоже сообщило императору некоторый душевный подъем, и он заявил, что даже Нептун побоялся его; что же до Дария и Ксеркса[205], он вовсю потешался над ними, утверждая, что соединил гораздо большее пространство моря, чем