Немцы - Ирина Велембовская

— Что ж, так сидеть? — смутилась Тамара. — Я ведь немного…

— То-то, немного! Один нос у тебя остался, черная, худущая! — Татьяна Герасимовна положила руки Тамаре на плечи. — Ты скучаешь здесь, что ли, Томка?

— Да нет… А как вы там? Как в лесу?

— В лесу-то? Там хорошо… — она будто задумалась о чем-то своем, а потом вдруг решилась: — А еще тебе скажу, Тома: откоситесь, айда ко мне на свадьбу!

— Ой! — радостно взвизгнула Тамара и повисла у нее не шее.

— Опередила я тебя, девка! На твоей бы свадьбе гулять-то надо.

— Нет, — как-то печально ответила Тамара. — Я и не думаю…

Воротились домой уже к вечеру. Татьяна Герасимовна долго стояла на крыльце, боясь зайти в избу: щеки и губы горели, всю лихорадило, в жар бросало. Стыдно было матери-старухи и сына. Маленькая Нюрочка еще ничего не смыслила. «Что же это я натворила! — тревожно думала она, вспоминая все произошедшее в этот день. — А если не женится? Как девчонку обвел, ума решилась!» Дома она застала одну Нюрочку, игравшую с лоскутками. В избе было не прибрано, печь холодная, и обеда не приготовлено, видно, мать с Аркашей ушли к себе на покос. Наскоро прибравшись, Татьяна Герасимовна затопила печь и стала готовить ужин. Пока варилась похлебка, она вытащила ручную швейную машинку и раскрыла сундучок.

— Мамка, ты мне платьице шьешь? — подойдя к ней, спросила Нюрочка.

— Нет, дочка, это себе… — дрогнувшим голосом ответила Татьяна Герасимовна.

Она достала несколько метров розового ситца, накроила наволочек, потом скроила себе нижнюю сорочку. Вместе с бельевым попались синие мужские рубахи. Она поглядела на них и долго потом не могла вдеть нитку в машинную иголку.

Мать с Аркашкой возвратились поздно, голодные, усталые. Нюрочка уже спала.

— Здорово живете, она здесь портняжничает! Нашла время! Что ж ты пособлять нам не пришла? Насилу ведь догребли, — обрушилась мать на Татьяну Герасимовну.

— Видишь, дело делаю…

— Это дело не уйдет, сено собрать надо. Замаяла парнишку, и сама я чуть живая. Пошто ситец-то переводишь?

— Наволок-то совсем нет, и рубахи прохудились.

— Не к свадьбе тебе!

— То-то, что к свадьбе… — еще ниже опустив голову прошептала Татьяна Герасимовна. — Голяком, что ль, идти?

— Кто берет-то тебя? — опешила мать, а Аркашка даже рот разинул.

— Все он… Петр Матвеевич.

— Таня, Таня, милка ты моя! — заплакала мать и закрестилась. — Дай тебе Бог! А я-то дура без ума сделалась. Да взаправду ли?

— Завтра запишемся.

Мать еще пуще запричитала, что в доме ничего нет: ни картошки, ни муки, нечем свадьбу справить, не прибрано, не мыто. Татьяна Герасимовна только рукой махнула.

— Обойдется пока без свадьбы! Сейчас не до гулянок Мальчик по-прежнему стоял молча. Он, не мигая, глядел на мать большими карими глазами.

— А он меня бить не будет? — спросил он, наконец, тихо.

— Что ты, Аркаша?! — воскликнула Татьяна Герасимовна и вдруг заплакала навзрыд, обхватив сына за голову.

Тот отстранился и забился в угол.

— Мама, — прошептала Татьяна Герасимовна, — может, это я ни к чему затеяла? Аркашки-то мне совестно!

— Дура! — с сердцем сказала мать. — Да ты креститься должна обоими руками. Все бабы нонче обездолены, сколь их без мужа маются! А тебя берут, да не кто-нибудь, а лейтенан, большой начальник! Хватит уж по лесам-то рыскать, как волчице. Только и счастья знаешь, что дрова считаешь.

Старуха, забыв про усталость, принялась за уборку и шитье. Аркашка поел молча и забрался на печь.

Татьяна Герасимовна, заплаканная, легла рядом со своей Нюрочкой. Та во сне обняла ее ручонкой и что-то пробормотала. Татьяна со слезами начала целовать дочь куда попало: в коротко стриженную голову, в горячую от сна щеку, маленькие загорелые руки.

— Последнюю ночку мы вместе с тобой спим, милая моя Нюрочка! Не сердись ты на меня, моя родимая!

Утром Татьяна уехала в лесосеку, а мать побежала по соседям за закваской и солодом. К вечеру все поспело: и пельмени, и шаньги, и холодное. Достала и вина. Соседки оповещали друг друга, что Татьяна Путятина идет за лейтенанта. У калитки с полдня толпились бабы, несмотря на то, что был самый разгар страды.

Лаптеву довольно долго пришлось прождать Татьяну у исполкома. Только к пяти часам вечера прикатила она из леса, усталая и вся в пыли.

— И на невесту-то не похожа, — сказала она и покраснела.

— Я уж решил, что ты совсем не приедешь.

— Или я тебя когда обманывала? — Татьяна привязала лошадь у коновязи и протянула Лаптеву руку. — Ну, пойдем, жених!

Они расписались и торжественно уселись в тарантас.

— Домой? — спросил Лаптев.

— Куда же еще? Мать ждет, рада, словно самоё замуж берут. Малый что-то подфыркивает, но ты, Петя, уж поласковей с ним.

Когда подъехали к дому, соседки расступились, послышался говорок:

— Да она сдурела! В рабочей одёже расписываться ездила!

— Ну и свадьба! Ни тебе гостей, ни тебе… Татьяна Герасимовна, усмехнувшись, пропустила Лаптева в калитку, а разочарованным соседкам бросила:

— Угощение за нами, извиняйте, соседочки! Лаптев вошел, поздоровался за ручку с тещей. За столом сидел Василий Петрович Черепанов со своей старухой и Саша Звонов с Нюрочкой на коленях.

— Только Тамары недостает, — смущенный Лаптев не знал, что еще сказать.

Все сошло хорошо. Молодых поздравили, но много целоваться не заставляли — не молоденькие. Нюрочка была счастлива. Она не очень ясно представляла, что происходит, лезла ко всем на руки, хватала сладкие лепешки. Мальчик молчал. Лаптев посадил его рядом и чокнулся с ним.

— Ну, хочешь выпить за дружбу? — спросил он пасынка.

— Хочу, — чуть слышно ответил Аркашка.

17

Километрах в семи от прииска Нижний Чис, там, где в мутных водах плавала маленькая драга «Голубая», стоял в лесу старый, полуразрушенный барак. Здесь когда-то, задолго до войны, жили по зимам лесорубы и дражники, строители и золотоискатели. Дожди погноили крышу, ветры раскрошили трубу, вырвали рамы, высокая завалинка осела и заросла травой. Но барак стоял еще прочно, словно врос в землю. Был он срублен хозяйственными руками самих зимовщиков, любивших тепло после целого дня работы на морозе и ветру. Татьяна Герасимовна не раз наведывалась сюда, когда возвращалась с покосов. Последний раз, когда была здесь вместе с Лаптевым, сказала ему:

— Зря хорошее жилье пропадает. Его бы подправить малость, вовсе хороший бы был барак. Поселили бы сюда твоих лесорубов, не надо было бы их из лагеря за шесть верст каждый день гонять.

Мысль эта настолько овладела ею, что она не давала покоя Лаптеву до тех пор, пока он не согласился поселить часть немцев в лесу.

— Ты как ночная кукушка! — с досадой, но шутливо сказал он ей. — Ты из меня прямо веревки вьешь.

— А что, разве я не дело затеяла? Увидишь, как хорошо будет! Баню здесь построим, сушилку, питание наладим, тогда и работу настоящую спросим. Знаешь, какие запасы в лесу создадим!

— Ну тебя с твоими запасами! — засмеялся Лаптев и воровато ущипнул ее.

Татьяна Герасимовна не откладывая приступила к осуществлению своих планов. Собрали бригаду из плотников под руководством умелого Эрхарда. Сюда же попал и Штребль. Барак состоял из двух половин, посередине были просторные сени, два чулана и конторка. Каждая половина могла вместить до тридцати коек. Полы и стены были в сохранности, нужно только было перекрыть крышу, вставить новые рамы и переложить наново печи. Для кухни и сушилки срочно сделали прируб. Метрах в тридцати от барака, ближе к воде, срубили небольшую баню. Бригада работала на совесть. Женщины драли под горой мох для конопатчиков, рубили жерди, месили глину.

Лаптев выдал из лагеря железные койки, матрацы, подушки, одеяла, посуду. Два дня возили этот скарб из лагеря в лес на подводах. Завезли хлеба и продуктов на неделю. К концу августа в лес переехали тридцать мужчин и восемнадцать женщин. Хотя немцев пугала лесная глушь и страшили зимние морозы, ехали почти все с охотой.

— Ты, правда, смотри, Таня, не поморозь зимой немцев, — предупредил Лаптев.

— Смеешься ты! — весело отозвалась жена. — Да у нас кругом дрова. Это у тебя в лагере зимой только волков морозить.

В первый же день после переселения лесорубов Лаптев приехал вместе с ней в лес. Он осмотрел барак, приятно удививший его своим просторным и почти уютным видом. В настежь открытые окна свисали ветки поспевающей калины и жимолости. Свежеструганый пол был еще совсем чист, немцы разувались в сенях. На кухне жарилось какое-то кушанье, пахнущее грибами. Немок почти никого не было видно: кто ушел стирать на речку, кто собирал грибы в лесу. Из кустов доносилась протяжная немецкая песня на несколько голосов.

— Рудольф, — позвала Татьяна Герасимовна Штребля, — поди-ка сюда!