Азимар. Дорога сбывшихся надежд - Эмили Ли

Даже если бы и хотел, не сказал ничего.

Взгляд Лиама замер, тело мелко затрясло, но он силился говорить, потому что молчать об этом больше не мог:

– День за днем. Я был один. Заперт в каменной коробке с одной кроватью. А где-то там была жизнь. Я часто садился у двери, прислонялся ухом и слушал… жадно ловил любые звуки. И когда ничего не слышал, меня охватывала паника. А вдруг все куда-то исчезли или испарились, и я остался совсем один? – дыхание сбилось. Глаза Лиама стали большими, в них плескался ужас. Стефани сжала его руку, поднесла к себе и поцеловала пальцы, давая понять, что она рядом. Слезы текли по её щекам, душа плакала, разделяя его боль. – Моя комната, моя тюрьма была в самой дальней части дома на втором этаже, с окнами, выходящими на океан, где тоже нет людей, поэтому тишина была моим частым спутником. Это было невыносимо. Она сводила меня с ума. В минуты отчаяния я кричал. Долго, до хрипоты и пропажи голоса. Но на мои вопли никто не обращал внимания. В какой-то момент я вспомнил, кто я для них. Специально поранил руку…

Было очень больно, но он продолжал водить рукой по острому краю подоконника. Когда первые капли крови проступили на коже, мальчик радостно заулыбался, уже предвкушая реакцию отца. Слуга Арарага?! Как изволите… Он ещё несколько раз резанул свою ладонь, а потом обмакнул палец и стал чертить линии на стене. Он не знал откуда ему приходят на ум эти символы, но они завораживали его, казались красивыми…

Лиам всё рассчитал, начал незадолго до ужина, чтобы принесший еду слуга застал его. Как и планировал мальчик, вскорости прибежал отец, которого привел напуганный слуга. Элиот Торун шокировано смотрел на своего сына, на его окровавленную руку, на красные узоры на стенах, открывал рот и закрывал, не в силах вымолвить и слова…

– Скажи мне что-нибудь, – заплакал Лиам, – папа… я…

От слова «папа» мужчина вздрогнул.

– Не называй меня так! Ты не мой сын! – взревел Элиот. – Ты – приспешник Арарага! – он подскочил и с силой отшвырнул худенького мальчика. Лиам отлетел и ударился спиной о стену. – Убери! Здесь должно быть чисто! Убери!

Мужчина быстро ушел, захлопывая за собой дверь на замок. Лиам свернулся на полу, подтянул ноги к груди, обнял их руками и жалобно завыл. Не понимая… Почему? За что?

– Лиам, – раздался тихий голос матери. Лиам затих и с надеждой посмотрел на дверь, но та так и не открылась. – Прошу тебя, не зли отца. Я чуть уговорила сохранить тебе жизнь, пожалуйста…

– Мама, – он подполз к двери, – выпусти меня, мама… я буду хорошо себя вести, пожалуйста… я буду слушаться…

– Я… я… не могу, – заплакала женщина, – ты убил моих мальчиков, я не могу…

Лиам резко отпрянул от двери и закрыл уши руками, не желая больше слушать.

Лиам вытер слезу, скатившуюся с уголка глаза, несколько раз моргнул, прогоняя образы прошлого.

– Я провел в этой комнате почти четыре года. Со временем мне стали приносить учебники, оставляли карандаши, тетради. Хоть какое-то развлечение. Отец тоже «навещал» меня. Каждый раз когда напивался. Последовательность его монолога я выучил и уже не так болезненно реагировал, как в первые разы. Сначала шло сетование на Богов, за что ему всё это, потом рассказы про то какое я чудовище, ну и напоследок вопрос, который губил его изо дня в день вместе с алкоголем: «Что я сделал с Броном и Клифом?» Порой моё молчание доводило его до бешенства, и тогда я получал оплеухи. Мать тоже приходила, но не разговаривала со мной, а просто садилась под дверью и тихо плакала. В эти минуты я её ненавидел сильнее, чем отца. Она же моя мать, которая должна была верить мне, несмотря ни на что, которая должна была… не допустить… всего этого…

Лиам упрямым жестом вытер вновь проступившие слезы, несколько раз вздохнул, выравнивая своё состояние. Заговорил уже холодным, жестким голосом:

– Где-то за пару месяцев до моего одиннадцатого дня рождения, я стал сильнее ощущать свою связь с землей, а когда начинал злиться, то наполнялся энергией… Внутри крепла уверенность: я буду обладать магическими способностями, как и мои братья, и стал готовиться к побегу… Времени спланировать было предостаточно. Оставалось выждать удобный момент… Теперь, когда отец приходил, я не молчал. Нет, не сразу со всем соглашался, иначе это было бы очень подозрительно. Аккуратно. Тщательно выбирал что сказать. И так неделя за неделей. От встречи к встрече. Это приносило свои плоды. Отец всё чаще говорил более спокойно, хотя главный вопрос его ещё беспокоил, и о чем бы мы с ним ни говорили, всё сводилось именно к этому. Как я убил его старших сыновей и за что?

Сегодня. Всё свершится сегодня. Лиам сильно волновался. Он так долго планировал, так долго добивался расположения своего тюремщика и теперь боялся всё испортить лишними эмоциями.

Отец всегда напивался в последние дни недели, и Лиам догадывался почему. Слуг на выходные отпускали, а это значит, глава дома Торун мог позволить слабость вести себя, как захочется, не опасаясь огласки. Сегодня как раз такой день. Седьмой день недели. День, когда Лиам убежит.

Близилось время ужина. Младший сын дома Торун ждал, нервно расхаживая по комнате. Отец пришел и принес с собой еду для него и бутылку для себя. Лиам смирно сел на свою кровать, стал делать вид, что ест, стараясь не вызывать подозрений.

Стандартный набор обвинений, горечь сожалений родителя… Виновато опущенная голова и едва слышные слова извинений со стороны сына… Привычный вопрос в конце их встречи в этот раз заставил Лиама вздрогнуть. Волнение охватило его, вызывая дрожь тела. Началось… Главное, ничего не испортить.

– Как ты убил их?

– Я расскажу на месте, покажу, – выдал Лиам заранее заготовленный ответ.

– За что? – жалобно спросил отец и больно сжал плечо сына.

– Я завидовал, – ложь застревала и не хотела срываться с губ, но он продолжал выдавливать её из себя. – Они были лучше меня.

Слезы обиды полились из глаз. Лиам смотрел на отца и надеялся, что тот разгадает обман. Не поверит словам, закричит, что всё это неправда, ударит его за глупый вымысел. Но чуда не произошло. Отец принял за должное его ложь. Впервые поверил сыну. Столько лет мужчина ждал этого признания, и теперь осознание собственной правоты добавляло в глаза мрачное торжество.

– Пошли, – угрюмо