Красный (ЛП) - Райз Тиффани

- Я только спросила, - ответила она.

- А для тебя это имеет значение? - спросил он.

- Я любопытная. А ты загадочный.

- Да, у меня есть дети. Но уже не такие маленькие.

- Ты их любишь?

- Я люблю их, хотя они и разочаровали меня.

- Как?

- Они... респектабельны, - ответил он. - Респектабельны и хорошо воспитаны. Добропорядочные граждане королевства. Они скучные. Кроме самого младшего. Он пошел в меня. - Его слова заставили ее пьяно улыбнуться. - Та рада узнать об этом?

- Да, - ответила она. - Хотя... я не знаю почему.

- Ты открыта, - сказал он.

- Я знаю.

- Не в этом смысле... - Он посмотрел вниз, на свою руку в ее киске по самый большой палец. - Сегодня я тебя раскрыл. Здесь. - Свободной рукой он постучал по ее виску, указывая на ее разум. - И здесь. - Он постучал по груди над сердцем. - Ты кажешься ближе ко мне.

- Да, - ответила она.

- Это близость между пленником и похитителем. Нет ничего подобно ей.

- Я что, твоя пленница?

- Сегодня - да.

- Ты можешь держать меня в плену вечно?

- Я бы хотел, - ответил он, и она поверила его словам. По крайней мере, сегодня он говорил серьезно.

- Но ты не можешь?

Он покачал головой.

- Но... если хочешь, ты можешь оставить меня.

- Что это значит?

Его улыбка снова превратила его в того красивого дьявола, которого она знала и любила.

- Увидишь, - ответил он. - А теперь закрой глаза и не открывай их.

Она не хотела подчиняться этому приказу, смотреть на него было слишком приятно. Но отказать ему она не могла. Мона закрыла глаза и расслабилась на мягких простынях. Она услышала грохот медного изголовья, когда Малкольм навис над ее телом. Она почувствовала какое-то движение, но не открывала глаз, даже когда почувствовала, как он ползет по кровати, над ней. Сначала он убрал подушку и уложил ее на спину. Затем поднял ее руки и расположил их над головой. Ее руки были расслаблены, все тело расслаблено и податливо. Он завязывал льняной галстук вокруг ее запястий, привязывая ее к медным планкам изголовья кровати. Она никогда не занималась бандажом с любовником.

Она должна была догадаться, что Малкольм будет ее первым. Она услышала треск ткани, пока Малкольм переместился к ее лодыжкам, где использовал вторую половину галстука, чтобы привязать каждую из них к прутьям изножья. Быть привязанной им не пугало ее. Даже наоборот, она чувствовала себя в безопасности и укутанной. Было приятно лежать привязанной к кровати. Она освободилась от всякой ответственности, освободилась ото всех грехов. Что она могла сделать? Ничего. Она могла только лежать пассивно, и делать все, что он пожелает делать с ней. И то, что он хотел сделать с ней, было тем, чего хотела она сама.

Малкольм снова взобрался на нее. Она почувствовала, как его обнаженный член коснулся ее живота. Ее лоно сжалось от голода по нему. Но он не опустился ниже и не проник в нее, как она хотела. Вместо этого он оседлал ее голову.

- Открой глаза, - сказал он, и когда она открыла, то увидела, как он держит у ее подбородка головку члена. Ему не нужно было говорить взять его в рот. Он положил руку ей под затылок и приподнял ее со всей нежностью медсестры, поднимающей голову больного, чтобы выпить воды. Она сделала это охотно, обхватила головку губами и сосала. Небольшая порция предъэякулята попала ей в рот, и она жадно проглотила ее. Это был просто вкус того, что грядет. Он был тверд больше часа. Безусловно, он был так же готов к оргазму, как и она. Он медленно трахал ее рот. Единственной вещью, более эротичной, чем его вкус на ее языке, было ощущение его кожаных сапог, прижимающихся к ее грудям.

Как бы она ни наслаждалась его обнаженным телом, она была довольна, что он не снял одежду, обнажив только орган, который был ему нужен, чтобы трахнуть ее. Он был великолепен, и она хотела узнать каково быть объезженной мужчиной, который надел сапоги для такой цели. Господи, неужели он превратил ее в шлюху? Шлюха, которая не стыдится своего блуда, вот кем он ее сделал. Он открыл в ней что-то дремлющее, скрытую склонность к боли и наказанию, и обращению как с собственностью. Она никогда не сможет вернуться к прежней жизни. Чего бы это ни стоило, чтобы удержать его в своей жизни, она сделает это. Этот дьявол, этот ангел, этот мужчина. Ей почти захотелось забеременеть от него. Это была бы связь с ним, ниточка. Она выбросила эту мысль из головы. Эти мечты были опасными. Что он сделал с ней?

Под таким углом она могла только лизать и посасывать головку, но она уделила ему все внимание и обожание. Она поклонялась органу во рту. Она служила его потребностям, его желаниям, его прихотям и благодарила его за то, что он сегодня хотел ее.

Малкольм держал одну руку на своем члене, вводя его в ее рот и вынимая из него, а другую положил на медное изголовье кровати. Она обожала слышать его прерывистое дыхание. Он звучал так, будто был близок к крайней точке. Она жаждала его семени, хотела его внутри, в любой дырочке. Но он продолжал трахать ее рот, не кончая, мучая удовольствием не только ее, но и себя.

Мона всосала так глубоко, как только могла, вбирая его в рот, и Малкольм выпустил стон вынужденного экстаза.

- Черт... - выдохнул он, и Мона улыбнулась бы, если бы ее рот не был занят.

Малкольм медленно покинул ее рот и двинулся вниз по ее телу, пока его колени не коснулись ее бедер.

- Злая девчонка, - сказал он. - Ты едва не заставила меня излиться тебе на лицо.

- О нет, - ответила она. - Что угодно, только не это.

- Вас, современных девушек, так трудно шокировать.

- Это то, что ты пытаешься сделать? - спросила она. - Шокировать меня?

- А получается?

- Ты превратил меня в шлюху и заставил этим гордиться. Считай, я совершенно шокирована.

Он усмехнулся, и это был зловещий смех безумного ученого.

- Если ты думаешь, что шокирована... подожди, пока я с тобой закончу.

Она ничего не ответила, потому что она не хотела, чтобы он заканчивал с ней.

Малкольм опустил голову к ее правой груди и нежно пососал. Она закрыла глаза и откинула голову назад, наслаждаясь блаженством его губ и прикосновений к ее соску. Волны тепла и удовольствия распространялись по груди и животу, заставляя внутренние мышцы сокращаться снова и снова. Все ее лоно увлажнилось и ожило, желая проникновения. Казалось, он не торопился овладеть ею, поэтому она беспомощно лежала и наслаждалась. Его рот переместился на другой сосок. Тот затвердел, когда он вобрал его. Боль от рубцов утихла. Ранее они кричали, а сейчас едва шептали напоминания о себя. Раны сделали ее очень чувствительной. Где бы Малкольм не прикасался к рубцам или синякам, специально или случайно, она вспоминала поцелуй стека, те слова, которые плавили ее, превращая в новый образ. Она вспоминала его двойной подарок боли и нежности, и любила его за это.

Без единого слова предупреждения, Малкольм опустил бедра и погрузил каждый свой дюйм в нее. Она услышала, как издала звук, длинный низкий стон, когда он наполнил ее до самых краев. Он приподнялся и обхватил руками ее груди, а бедра глубокими толчками объезжали ее. Она не могла пошевелить ни руками, ни ногами, только бедрами, которые она приподняла навстречу его. Она услышала влажные звуки их совокупления, и это возбудило ее еще больше. Малкольм, казалось, потерялся в ней. Его руки держали ее груди в крепкой хватке, голова запрокинула назад, губы приоткрыты, глаза закрыты, и он трахал ее. Теперь он был для нее Богом, Богом секса и греха. Если бы он мог трахать ее вечно, она бы позволила ему. В аду, где грехи похоти были наказуемы, говорят, что похотливые проклятые разрывали друг друга своими желаниями, а разорванные и кровоточащие куски все еще находили способы встретиться и спариться друг с другом. Она гадала, почему же это ад? Эти теологи никогда не встречали Малкольма.

Безумие охватило ее, сжалось вокруг бедер и талии. Она нуждалась в освобождении и это сводило ее с ума. Мона быстрее раскачивала бедрами, приподнимала и приподнимала их.