Красный (ЛП) - Райз Тиффани

Он поднял стек и опустил его, ударяя по правой груди так сильно, что она завизжала так громко, что она слышала свист стека в воздухе, словно тот был плетью.

Она закашлялась от боли, и это было величайшим испытанием ее силы воли, чтобы проговорить цифру.

- Два, - сказала она и еще больше слез обожгли ее щеки.

- Последний, дорогая. Тогда мы закончим. И разве это не прекрасно?

Он ударил ее снова, в последний раз, ударил по боку левой груди. Она выкрикнула последнее число своих мучений и снова перекатилась на бок, закрыв лицо руками.

Вдалеке она услышала какое-то движение - шелест ткани, стук каблуков по полу. Когда рыдания иссякли она продолжала лежать на полу, истощенная страданиями и все же странным образом умиротворенная. Хотя все было кончено, воспоминание о словах, сказанных ей Малкольмом во время ее избиения, звенело в ушах, как звон золотого колокольчика.

Ты самая храбрая девушка в мире.

Моя принцесса, мой ангел, моя дорогая, моя драгоценная.

Прелестней чем сейчас, я тебя никогда не видел.

Ты не представляешь, что это значит для меня, какой подарок ты подарила мне сегодня.

Ты доставила удовольствие, которое нельзя описать словами, Мона.

Она снова слышала эти слова, потому что Малкольм произнес их снова. Он опустился на пол и взял ее на руки. Он поднял ее, держа на руках, как младенца, и все время шептал ей свое восхищение, свое обожание. Она обняла его за сильные плечи и не отпускала, пока он нес ее к кровати. Бархат его жакета щекотал ее израненную кожу, и все же она наслаждалась этим ощущением, поскольку это означало, что он обнимает ее.

- Ну вот, - сказал он, укладывая ее на постель. Он откинул одеяло, и она легла на мягкую белую простыню. Несмотря на всю мягкость, она все-таки поморщилась, когда ее измученное тело соприкоснулось с матрасом.

- Я знаю, что это больно. - Малкольм сел на кровать рядом с ней и взял ее за руку. Он поцеловал ее запястье, ладонь, каждый пальчик получил по поцелую. Ее костяшки тоже. - Я так горжусь тобой, дорогая.

- Я угодила тебе?

- Больше, чем я могу выразить.

Он поцеловал ее в лоб, веки, губы.

- Оставайся здесь, - сказал он. - Я позабочусь о твоих ранах.

- Ты займешься со мной любовью?

Он улыбнулся, и мягко усмехнулся.

- Всю ночь, - ответил он. - Но сначала я должен позаботиться о тебе. Твое состояние важнее всего остального. И ты знаешь это, не так ли?

Эти слова не казались репликами из спектакля, который они играли. Важна для него? Как? Почему? Она была его шлюхой. Вот и все, не так ли?

- Я важна для тебя? - спросила она.

Он снова поднес ее ладонь к своим губам, закрыл глаза и поцеловал.

- Я очень долго ждал тебя, - ответил он. - И сегодня ты доказала мне, насколько ты особенная. - Он положил ладонь ей на грудь и поцеловал тыльную сторону. - Отдыхай. Ты заслужила.

Мона боялась смотреть на собственное тело, но все равно сделала это. Ей хотелось увидеть то, что видел Малкольм. Подняв голову, она поморщилась. В полосах на бедрах, в пятнах на животе, и завитках на руках и груди она увидела глубокие красные рубцы. Некоторые были ярко-алыми. Другие ржаво-красные с черными или синими основаниями. Она представила, что все ее спина от шеи до колен выглядела приблизительно так же.

То, что она увидела, не ужаснуло ее. По правде говоря, она находила эти рубцы эротичными, потому что Малькольм научил ее видеть поцелуи там, где другие увидели бы раны.

Малкольм поставил деревянный стул рядом с кроватью и поставил на стул миску с водой.

- Только вода, - сказал он. - Теплая вода, не горячая. Лежи спокойно, ради меня.

Она кивнула и положила голову на подушку. Ради него. Он сказал, чтобы она лежала спокойно ради него, и ради него она будет лежать спокойно. Ради него она не шевельнется. Ради него она будет жить и дышать. Для него.

Он поднял руки к своей шее и развязал белый льняной галстук. Он снял его с шеи и, наконец, обнажилась впадина на его шее, впадина, которую она жаждала поцеловать, облизывать и поклоняться. Она улыбнулась от счастья, которого не испытывала годами. Он сложил галстук в плотный квадрат и обмакнул его в чашу с водой. Затем он выжал его, развернул и прижал к одному из кричащих красно-черных рубцов на ее бедрах. Она зашипела сквозь зубы. Но вскоре боль рассеялась, и тепло пронизало ее кожу и проникло в глубокие слои тканей, успокаивая ее вплоть до костей.

- Лучше? - спросил Малкольм. Она устало улыбнулась. Он снова обмакнул ткань в воду, прижал к другому рубцу, где та успокоила израненную кожу. Долгое время он обмывал ее раны. Ни одну не пропустил. Когда он закончил с передней частью ее тела, она перевернулась на живот и прижалась щекой к подушке. Он спросил, знает ли она, насколько она важна для него. Нет, она не знала. Но ощущала это. В том, каким нежным он был с ее рубцами, с ее потребностями, с какой заботливостью, которая была превыше всего, что она испытывала от любовника прежде. Она чувствовала себя избалованной, как единственное дитя, которую ценили как драгоценное достояние, о которой заботились, как о самой любимой наложнице короля. Что это за магия, что за колдовство, способное превратить акт насилия и боли в акт обожания и любви? Это была алхимия, искусство превращения базовых вещей в золото.

- Вы позволите мне любить вас, сэр? - спросила она Малкольма.

- Сегодня можно, - сказал он с легкой улыбкой на губах, чтобы показать насколько тайно он был удовлетворен. - В следующий раз, когда я приду к тебе, ты не будешь меня любить, так что наслаждайся, пока можешь.

Она тихо рассмеялась в подушку. Трудно было всерьез воспринимать такую угрозу от мужчины, который использовал свой собственный льняной галстук, чтобы обработать ее раны.

- Я так не думаю, - ответила она.

- Разве я не предупреждал, чтобы ты не говорила таких вещей?

- Знаю, знаю, сэр. Мужчины вроде вас воспринимают это как вызов.

- Сегодня ты любишь меня только из-за порки. Ты это понимаешь, не так ли?

До сегодняшней ночи, она бы сказала "нет", но в этом не было никакого смысла, никакой логики. Он сделал что-то не только с ее телом, но и с ее разумом. В конце ее порки, она не могла отличить стек от его доброты. Они были единым для нее, каждый удар стека был нежным, словно поцелуй, и каждое слово нежности сопровождалось ударом стека.

- Теперь понимаю, - ответила она, потому теперь она понимала.

Когда закончил с водой, он принес прозрачную стеклянную бутылочку с золотым маслом. Оно пахло словно перетертые полевые цветы и согревало кожу еще больше, пока он втирал ее в изможденную плоть. Он массировал все ее тело, спину и ноги, плечи и руки, затем заставил ее перевернуться на спину, чтобы он повторил то же самое спереди. Он долго задержался на ее грудях, обхватив их обеими руками. Она отдала себя в его руки, позволила ему лепить ее, как глину. У нее не было власти над своим телом. Она подчинялась только воли Малкольма.

Малкольм растер теплое масло по ее животу, бедрам и ногам. Он опустил руку между ее ног и заставил раздвинуть их. Он смазал ее клитор маслом и кружил вокруг него. Тот налился под его прикосновениями и пульсировал под пальцем. Она снова почувствовала эту глубокую восхитительную пустоту внутри себя. Он заполнил ее пальцами, когда проник в нее, масло обеспечило глубокое проникновение. Это было блаженство - раздвинуть для него ноги, чтобы он мог сделать с ней все, что захочет. Она смотрела, как его пальцы один за другим исчезали в ее теле, прощупывая и раздвигая ее изнутри. Мона тяжело дышала через нос. Она знала, что не должна кончать, пока его член не окажется внутри нее. Если он в скором времени не войдет в нее, ей придется умолять его об этом.

- У тебя есть дети? - спросила она.

Он мягко усмехнулся.

- В твоей киске четыре моих пальца, а ты спрашиваешь о том, есть ли у меня дети. Думаешь, я проверяю, есть ли там место для еще одного?

Она широко улыбнулась, слишком уставшая и возбужденная для смеха.