Верность - Захарий Захариев

Но вот наконец самолет коснулся колесами узкой полоски взлетно-посадочной полосы аэродрома, и все облегченно вздохнули.

Одесский аэропорт.

Их встретила тридцатилетняя стройная красивая блондинка. Из ее разговора с летчиками Горан понял, что у нее солидные познания в области авиации.

— Это наша Мария Ивановна, — представил ее штурман. — Не удивляйтесь, что она несет такую службу, она сама летчица. — При этих словах штурмана Мария Ивановна зарделась. А он прошептал на ухо Горану: — Ее муж тоже был летчиком, на фронте погиб. У нее двое ребятишек.

Мария Ивановна проводила летчиков в столовую. А после обеда снова привела к самолету, пожелала им ни пуха ни пера и, когда самолет вырулил на взлет, помахала им рукой. Ей очень хотелось расспросить их о болгарских летчиках Кириле Бенковском и Вылкане Горанове, которые были ее командирами в авиационном училище, но почему-то она этого не сделала.

Горизонтальная видимость значительно улучшилась, но облачность оставалась все на той же высоте. Самолет почему-то взял курс не на Москву, как этого все ожидали, а на восток. Экипаж не дал никаких объяснений, и только штурман сказал:

— Не волнуйтесь, товарищи. Все будет в полном порядке.

Ничего другого, как ждать, не оставалось. Летчики уселись на сиденья и быстро задремали. Горан тоже уснул.

Примерно три часа спустя штурман вышел из кабины и, увидев спящих, негромко крикнул:

— Внимание! Через десять минут садимся. Приготовьтесь!

Все вскочили и прильнули к иллюминаторам. Справа показался военный аэродром со стоящими двумя рядами замаскированными самолетами.

— Полет закончится здесь, братцы! — крикнул кто-то.

Дальше все шло своим чередом. Представление молодому, но уже с сединой в волосах полковнику с Золотой Звездой на груди. Сразу же после обеда — занятия. Прибывших интересовало здесь все. Внимательно слушали они советских летчиков, которые делились с ними своими знаниями и опытом.

Лишь одна мысль тревожила Горана: удастся ли ему побывать в Москве? Найдет ли он там Галину? Неужели придется огорчить Анатолия — так и не повидаться с его сестрой?

Проходили дни, один напряженнее другого. Приближалось и окончание командировки. Горан уже решил было попросить, чтобы его отпустили в Москву, но необходимость в этом отпала. За два дня до завершения переподготовки полковник сообщил, что в награду за отличные успехи в период обучения для болгарских летчиков организуется экскурсия в Москву. Все встретили эту новость восторженным «ура». Разве можно, побывав в Советском Союзе, не увидеть Москвы?!

Первая Мещанская, дом восемьдесят. Во дворе Горана встретили десятка два мальчишек, разбившихся на две группы. Наверное, они играли в войну. Заметив иностранного офицера, они удивились его форме и закричали:

— Фриц идет, фриц!

Малыши бросились прятаться, а двое-трое ребят постарше остались стоять на месте, не осмеливаясь подойти к «фрицу». А что, если им задержать его? Но «фриц» спокойно вошел в подъезд.

Горан звонил долго — никто не открывал. Может, Галины нет дома или вообще нет в Москве? Он позвонил последний раз. Послышались шаги, и дверь открыла девушка лет двадцати. Видно, она недавно плакала, веки у нее были красные, лицо бледное, а глаза синие-синие, густые русые волосы перевязаны узкой черной лентой.

— Мне нужно увидеть Галину Лялину, — смущенно произнес Горан.

— Это я. А вы кто будете?

— Болгарский летчик.

— Входите, — пригласила его девушка.

«Наверное, скорбит о родителях», — объяснил себе Горан печаль на ее лице и черную ленту в волосах.

— Златанов, — спохватившись, представился он, когда вошел в квартиру. Он думал, как обрадуется девушка его словам: «Большой вам привет от Анатолия. А это для вас». И он протянет ей чемоданчик.

Но девушка не обрадовалась, не улыбнулась, не стала расспрашивать, как там живет ее брат. Губы ее задрожали, она прикусила их до крови, встряхнула волосами и срывающимся голосом спросила:

— Когда вы видели его в последний раз?

Горан почувствовал недоброе.

— Двадцать пятого в прошлом месяце. Перед его вылетом на задание. Я видел, как он садился.

Галина не в силах была говорить. Выдвинув один из ящиков письменного стола, она достала оттуда сложенный вдвое лист бумаги и протянула его Горану.

«Двадцать пятого… при выполнении… Лялин Анатолий Николаевич… Похоронен в Малораде, в Болгарии… Подполковник Ефимов».

Листок стал тяжелым в его руке. Все вокруг исчезло, исчезла девушка, исчез он сам. К горлу подкатил комок.

— Но это… невозможно. Я же видел, как он шел на посадку.

— Он вел самолет из последних сил. Сел, а через несколько минут…

Стены закачались, пол куда-то уплыл из-под ног. Горан почти упал на стоящий рядом стул.

Галина стояла, словно окаменев. Это было третье письмо, которое посылала ей война — она поглотила и отца, и мать, а теперь и брата. Все слезы были уже выплаканы, все силы истрачены. Война перевернула всю ее жизнь, унесла все самое дорогое, но и закалила душу, сделала из девочки взрослого человека с суровым и твердым характером.

Но вот сейчас, когда перед ней сидел мужчина, с трудом сдерживавший рыдания, Галина снова почувствовала себя маленькой, беспомощной девочкой, очень одинокой и очень несчастной. Бросившись на постель, она зарыдала.

Горан поднял голову и увидел распростертую на постели девушку. В этот момент он почувствовал, что самое главное сейчас — помочь Галине, утешить несчастную девушку. Но как это сделать? Слова казались ему сейчас глупыми и ненужными. Он легонько дотронулся рукой до плеча девушки. Она приподняла голову, посмотрела на него и утихла. Потом поднялась с постели, глаза ее были сухими. Поправила волосы, извинилась и принялась заваривать чай.

Когда они сидели и пили чай, им казалось, что Анатолий рядом с ними, жизнерадостный, с веселыми огоньками в глазах. Галина хотела, чтобы Горан рассказал о нем все, что знал. Ей хотелось сохранить в памяти каждую черточку его характера, каждый штришок, ведь у нее ничего не осталось от родных, кроме воспоминаний. Только в воспоминаниях она черпала силы, чтобы жить. Горан говорил, а Галина слушала. Потом заговорила и она. Отец их погиб под Сталинградом, мать — под Белгородом, Горан это знал.

— Да… Странно устроена наша жизнь. Говорят, что человек привыкает и к радостям, и к горю. Человека больше учит горе… Отец был болен бронхитом, его не пускали на фронт. Он работал на оружейном заводе, работал до изнеможения… А потом ушел на фронт. Мы так боялись за него. Часто я слышала, как мама плакала по ночам. Когда он погиб, она стала проситься на фронт. Она была врач. Я осталась одна. Разве я могла ей сказать: «Останься дома»? Все Лялины сделали свое дело. Только я осталась. Что делать мне? Этот вопрос не дает мне покоя…

Горан слушал ее, и ему казалось, что он попал в другой мир, где все люди — и такие вот девушки и даже дети (тут ему вспомнилось: «Фриц идет, фриц!») — все другие, хотя и похожи на остальных людей в мире. Он машинально посмотрел на часы: нужно было расставаться. Но что-то удерживало его здесь, у этой единственной Лялиной, которую мучил вопрос, как ей стать достойной памяти своих родных.

— Мне… уже надо уходить…

Галина не задерживала его, поправила ему воротник шинели, когда он оделся, оделась сама и сказала:

— Я провожу вас, а то вы можете заблудиться.

Горану нужно было ехать на Центральный аэродром, где остановилась болгарская группа. Галина знала, что никто не скажет иностранцу, где находится Центральный аэродром, если он захочет спросить у кого-нибудь из москвичей.

В троллейбусе она взяла билеты, Горан почувствовал себя неловко, но не стал возражать. Все потеряло для него свое значение, как только не стало Анатолия. А каково же сейчас этой хрупкой девушке? И вдруг Галина попросила его рассказать о Софии. Как странно, неужели это могло ее интересовать сейчас! Ему не хотелось ни о чем говорить, и только обычная любезность заставила его напрячь мысли. Оказывается, он не знает Софии, хотя много ходил по ней, летал над городом, защищал его с воздуха. Он рассказал об уцелевших памятниках, о Народном театре. Она слушала его с интересом.

— Народный театр? Наверно, такой же, как московский Большой театр? А какие оперы идут на сцене?

Он единственный раз ходил в оперу — это была «Кармен» Визе. Девушка заговорила об этой опере с таким знанием дела и так увлеченно, что Горан изумился. Но постепенно он начал ее понимать. Нет, Галина не играла в прятки сама с собой или с ним, она говорила сейчас о неумирающих ценностях, созданных человеком. Говорила, чтобы расчистить небольшой кусочек почвы у себя под ногами и встать на него, чтобы более уверенно идти по истерзанной бомбами и снарядами земле. И Горан вспомнил, что в самые тяжелые дни для Ленинграда и Москвы под носом у врага люди ходили на концерты и в оперу. И все больше ему казалось, что он попал в сказку, в какую-то необыкновенную страну. И девушка эта была как прекрасная фея.