Крики в ночи - Родни Стоун

Затем мы оказались внутри, нравилось ему это или нет. В этом крупном человеке не осталось и следа уверенности и солидности, он растерялся и казался выпотрошенным.

Дом был на удивление не просто большим, но и прекрасно спланированным и роскошно отделанным. Одна комната переходила в другую, пол в изразцах, изысканная мебель. Пышные восточные ковры, мягкая мебель, обитая цветастыми тканями, по крайней мере, двое напольных часов, огромное количество китайских вещичек, резные изделия и посуда за застекленными дверцами. Мы как-то смешались, почувствовав себя не совсем уверенно и явно растеряв, в свою очередь, былой апломб.

— Присаживайтесь, пожалуйста, пригласил Элореан не особенно приветливо.

Я чувствовал присутствие в доме еще одного человека, женщины, которая, видимо, исчезла после нашего появления и укрылась в задних комнатах.

Он не спеша провел рукой по голове. С кресла спрыгнул пекинес песочного цвета и лениво оглядел нас.

Я наблюдал, как Эстель произносит вежливые фразы, прежде чем начать задавать вопросы. „Какой чудесный у вас сад, какой красивый дом! Мебель и эти картины!“ Она скрестила ноги, поглядывая на него. Элореан слегка посапывал, явно в замешательстве, затем присел напротив, опустив ноги на персидский ковер. „Какой вы счастливый, что живете здесь, с таким количеством красивых вещей“.

— Да, — нехотя выдавил он.

Эстель принялась задавать вопросы, интересовавшие меня: правда ли то, что он когда-то служил в полиции… в Сен-Максиме?

Странная, неопределенная улыбка застыла на его лице. Он кивнул: да, служил, довольно много лет назад.

— Спросите его, как давно, — попросил я.

Из соседней комнаты послышался шум, и я понял, что невидимая в тени комнаты женщина подслушивает.

— А зачем спрашивать-то?

— Я хочу знать, когда он ушел в отставку.

Элореан посчитал на своих жирных пальцах.

— О, давно… больше тридцати лет назад.

Неужели? А что он делал с тех пор?

— Ничего особенного.

— Спросите его, как высоко он взобрался по служебной лестнице, чтобы уйти в отставку так рано. Комиссар или старший инспектор, по крайней мере?

— Не понимаю, к чему вы клоните? — удивилась Эстель, но вопрос задала.

— Нет, не очень высоко, — пробормотал он. — В каком чине ушел в отставку? Был оперативником. Ничего особенного.

Я убеждал Эстель разговорить Элореана. Должно быть, он разбогател, если смог оставить службу в таком раннем возрасте.

— Нет. Не разбогател. Выпить не желаете? — поинтересовался хозяин.

— Бокал вина, пожалуй, — согласилась она.

Он что-то прокричал жене, не заботясь о том, чтобы представить ее.

— Тогда каким же образом он так преуспел, если его карьера в полиции оказалась не столь успешной? Он что, занимался бизнесом?

Элореан лишь пожал плечами.

Я подсчитал, что он находится в отставке уже около тридцати пяти лет. В таком случае ему было не больше тридцати, когда уходил из полиции.

— Послушайте, — заметила Эстель. — Глупо задавать такие вопросы.

— Тогда спросите его, отчего же он так разбогател, будучи на пенсии.

Этот вопрос я повторил сам на своем диком французском, чтобы убедиться, что он понял его.

Сначала Элореан, казалось, не понял. Его жена, пожилая женщина в шелковом платье, вынесла бокалы вина на подносе в японском стиле, и он жадно выпил, вытерев губы тыльной стороной ладони.

— Что вы имеете в виду?

Я бросился в атаку:

— Да прекратите, мы же не вчера родились. Он ведь был простой полицейский, и кто-то купил его.

Эстель сказала:

— Я не могу этого перевести.

Элореан вскочил на ноги.

— Мне кажется, вам лучше уйти, — пробормотал он.

— Покопайтесь в его памяти; — попросил я. — Тогда был крупный скандал, не так ли? Относительно смерти двух детей?

Я сунул ему под нос газетные вырезки, которые нашла Эмма.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — выкручивался он.

Но на его лице такая уверенность не читалась.

И тут Эстель наконец поняла, что мне требуется. Она вытягивала из Элореана его прошлое, фраза за фразой. Мне хотелось обнять ее. В этой блестящей комнате, разглядывая головы, его, лысеющую, и пепельные волосы Эстель, я узнал всю историю. Она отодвинула бокалы и пытала его, как школьная учительница.

— Был пожар, — напомнила она. — Серия пожаров, в то время когда вы работали с Ле Бревом.

Он кивнул головой, осел, а не человек.

— Спросите его про смерть… Смерть двух детей, на случай, если он забыл. Спросите, каким образом они связаны с пожарами.

Глаза у Элореана округлились и стали как кукурузные хлопья, желтые и выпученные.

— Не могу припомнить…

Мне же очень хотелось расшевелить его память.

— Думаю, может, — бросил я Эстель. — Уверен, что может. Самое главное — это он вел следствие о нескольких пожарах, а затем в лесу нашли тела двоих детей. Разве он этого не помнит?

Эстель в ожидании наклонилась вперед. И снова он покачал головой, а в его глазах сквозило недоумение, будто ему предлагали проникнуть в то, что он давно похоронил, заставляли раскапывать старые могилы.

— Он не знает… не может вспомнить.

— Ну ладно. А что тогда насчет тех пожаров? Которые становились все серьезней и серьезней. — Эстель переводила вопросы. — Поджоги стогов и старых хлевов. Пустой дом и машина. Кто виновник? — На секунду-другую я смолк. — Кто это делал?

— Понятия не имею.

Я рассмеялся ему прямо в лицо сквозь стиснутые зубы.

— Нет, знаете. Разве это были не дети, найденные в Шеноне? Их убили или сожгли?

Он вздрогнул, вскочил на ноги, оглянулся через плечо в тень, где подслушивала его жена, и медленно произнес:

— Они сами себя сожгли.

— Понятно.

Я почувствовал дрожь удовлетворения. Наконец-то прояснился хоть один факт. Несчастный случай, не убийство. Но кто эти дети? Скажет ли он мне что-нибудь?

— Не знаю, — опять пробормотал он.

— Ле Брев знает, — бросил я Эстель. — Но есть же какая-то причина, почему он не хочет сказать мне этого.

Элореан выглядел озадаченным, и я объяснил ему:

— Исчезли еще двое детей, того же возраста, рядом с тем же местом. Почему?

— А спросите об этом старшего инспектора!

— Я спрашивал, но он сразу же замыкается в себе. Я не могу добиться ответа.

Я переводил взгляд с Эстель на Элореана.

— Спросите, где он берет деньги.

— Какие деньги?

Элореан перегнулся через столик, и на мгновение я подумал, что он опять начнет прикидываться дурачком.

Я обвел рукой вокруг:

— Все это невозможно получить от полиции в тридцать лет. Нужно очень много денег, чтобы жить в такой роскоши.

Перевела ему Эстель или нет, но он понял.

— Убирайтесь вон!

Мне пришлось встать между ним и Эстель, которая успела вскочить на ноги.

— Убирайтесь!

— Нам нужно идти, — выдавила она с напряженным лицом.

— Идите вы все на…

Он попытался дотянуться до нее, опрокинув столик рядом с креслами, и мне пришлось вмешаться. Бог знает что бы случилось, если бы она пришла сюда одна, так как я отразил сокрушительный удар Элореана и быстро вывел ее из дома. Дверь захлопнулась, оставив нас одних, ослепленных солнечных светом.

Впервые за все время она расслабилась:

— Ну, вы, кажется, напрашивались на неприятности.

Мы слышали, как он бушевал в доме, пока шли к машине между аккуратными кустами и ухоженной лужайкой, которая орошалась из вращающихся поливалок.

— Я знаю, что прав, — произнес я, — хотя бы насчет этих поджогов.

— О чем это вы?

— Тут должна быть какая-то связь: эти поджоги, смерть детей, исчезновение моих ребятишек.

Мы забрались в машину, она взглянула на часы, затем на меня.

— У нас есть еще полчаса.

Пока мы выбирались на шоссе, взбивая пыль сзади машины, я почувствовала, что она в смятении.

— Джим, — прошептала она. — Ой, Джим.

— Что случилось?

— Джим… не надо было вам просить меня о помощи.

Мы ехали по узкой дорожке, которая вела на шоссе, затем в Понтобан, и что-то произошло между нами. Колеса иногда съезжали с колеи, неожиданно она резко свернула вправо, притормозив и остановив машину под деревьями близ ручья, в котором весело прыгала по камням вода. Прохладное тенистое место.

Я знал, что ей хочется моей любви или просто какой-то ласки. Я попросил у нее помощи и потерял то, что любил, и Эмма отвернулась от меня в постели. Эстель дотронулась до моей руки.

— Что все это означает?

Ее пальцы лежали на моих, наши головы склонились так близко, как склоняются головы любящих людей.

— Мне так жаль тебя, — сказала она.

Я всем телом ощущал ее присутствие и крепко обнял, прижав к двери машины. Никто из нас не отдавал себе отчета в том, что мы делаем. „Что она ищет, — удивился я, — что движет ею — сострадание или горе, а ее руки на моем лице?“