Жена ловеласа - Энн Цвек

Золтан заказал себе в качестве поощрения виски с содовой. Телевизор светился в углу — передавали прогноз погоды. Вот наконец появилась Дельфина на небесно-голубом фоне, раскладывая на столе бумаги.

— Mesdames, messieurs, bonsoir.[86] — Она сверкнула ослепительной улыбкой и приступила к оглашению новостей, уже известных Золтану. Как обычно, ее лицо оставалось бесстрастным, даже когда она описывала унесшую человеческие жизни дорожную аварию с участием пассажирского автобуса, произошедшую в пригороде Парижа. И вот она была уже совсем близко от приготовленной Золтаном ловушки… от волнений у него участилось дыхание.

Дикторша произнесла имя американского посла — и глазом не моргнула, обозвав его при этом мерзавцем. Даже тот факт, что посол, находясь на навозной набережной, активно портил воздух на пару с министром иностранных дел, нисколько не смутил Дельфину. Терять самообладание она начала, лишь когда произнесла перед упоминанием о Нью-Йорке слово «дерьмо» вместо слова «мэрия». В ее холодных глазах отразилось беспокойство. В студии раздался телефонный звонок. Она схватила трубку и возбужденно произнесла:

— A vous le reportage de Mireille St Just?[87]

— Elle dit «merde»?[88] — спросил из-за барной стойки озадаченный Гастон.

— Elle dit «merde», — с широченной улыбкой подтвердил Золтан. Одним большим глотком прикончив свою порцию виски, он подхватил ящик с инструментами, попрощался с Гастоном и вышел из бара. В тот вечер он выпивал там последний раз.

Мэгги выключила телевизор и осталась ждать Золтана у себя в номере. В голове царил полный сумбур. Первой ее реакцией на увиденное был шок. Месть Мойсхен носила сугубо приватный характер и уж точно — в этом Мэгги была уверена — не стала достоянием гласности. Месть Дельфине должна была стать публичной — так было задумано, однако теперь ее терзали смутные опасения. На сей раз событие, в которое были вовлечены миллионы телезрителей Франции, пахло скандалом на государственном уровне, и скандал этот мог повлечь за собой нежелательные последствия, в том числе и для Мэгги.

Она вспомнила Джереми. А вдруг он и в самом деле смотрит на нее сверху, из своего далекого небесного обиталища, и видит, до какой низости опустилась его жена? Как же он, должно быть, шокирован! Подумать только — «дерьмо»! Поступок Мэгги самым вопиющим образом противоречил взглядам Джереми на жизнь, его представлениям о приличиях. И о Золтане не следует забывать. Неужели Мэгги своими руками создала монстра — безжалостного сына Франкенштейна, готового погрузить всю Европу в смрадную мглу злобы и мести любовницам Джереми и всем неверным супругам вообще?

Мэгги передернула плечами и постаралась отбросить свои опасения. Золтан провернул блестящую операцию и заслуживал похвалы. Ей никогда не удалось бы в одиночку разбить аквариум, в котором Дельфина так легко и грациозно плескалась, подобно наяде, вечер за вечером. «В конце концов, — мысленно подбодрила она себя, увидев дверях радостного Золтана, — Дельфина это заслужила, не правда ли?»

Первый раз за пятнадцать лет Мэгги чмокнула венгра в щеку. Залившись краской и засияв от удовольствия, он стоял перёд ней, ожидая поздравлений с успешным выполнением задания.

— Переодевайся, Золтан, — приказала она. — Нас ждет праздничный ужин!

— Тебе понравится этот ресторан, — сказала Мэгги, когда такси подъехало к дверям ресторана «У друга Луи». Она никогда раньше здесь не бывала, но знала, что Джереми водил одного министра, известного гурмана, в этот скромный с виду, но очень дорогой маленький ресторанчик в квартале Марэ. Он непрестанно упоминался в его дневнике между свиданиями с опозоренной ныне Дельфиной. Особенно он хвалил фуа-гра, которую они со спутницей с аппетитом поедали, запивая вином «Шато-Икем».

— Он славится гусиной печенкой, — с гордостью добавила она.

Это была сущая правда. Золтан неохотно признался, что такого он не едал даже у себя дома, в Венгрии. Печень подавалась в щедрых количествах и без церемоний — благоухающими розовыми пластами, уложенными на обжаренных ломтях деревенского хлеба.

Золтан надел свой лучший темный костюм — тот самый, в котором раньше вместе с покойным послом встречал в аэропорту важных персон. За столом он по нескольку раз описывал Мэгги все подробности операции: и поломку кофейного автомата, и появление Дельфины, и его разговор с Лероем. Похоже, он искренне считал, будто все это от начала до конца придумал и осуществил он сам.

Мэгги решила не выводить его из приятного заблуждения.

— Ты заслужил гонорар, — сказала она, передавая водителю туго набитый конверт.

Венгр молниеносно сунул конверт во внутренний карман пиджака и с явным наслаждением продолжил трапезу.

— Золтан, как ты думаешь, я такая же, как всегда? — спросила Мэгги. — Я не кажусь тебе слишком нервной, или… — она замялась в поисках подходящего определения, — или что-нибудь в этом роде?

— Мадам, — ответил Золтан — у него немного разнизался язык от эйфории, связанной с недавними событиями, и от употребления сотерна,[89] — вы еще никогда не казались мне настолько нормальной. — Он с довольным видом погладил усы длинным ногтем. — Я буду скучать по нашему «импорту-экспорту».

— Совсем не обязательно. Я надеялась, что вы составите мне компанию в поездке в Рим. Помните Арабеллу?

Вернувшись в гостиницу, они обнаружили, что их ждет консьержка — явно более оживленная, чем обычно.

— Здесь был один джентльмен, — сообщила она, протягивая им ключи. — Он оставил вам вот это. — Консьержка благоговейно водрузила на стойку круглый деревянный ящичек. — Он не знал, как вас зовут, и сказал, что это для красивой английской леди и венгерского джентльмена.

Леди и джентльмен изумленно уставились на ящик, от которого по всему фойе распространялся терпкий сырный запах. Мэгги приподняла крышку… В ящике действительно находился сыр — бережно уложенный на солому кусок, покрытый нежной кожицей цвета подрумяненного хлеба, через маленькие трещинки которой виднелась благоухающая кремовая масса.

— C'est un don des dieux un fromage pareil, — выдохнула консьержка, внезапно увидев свою постоялицу в новом свете.

— Она говорит, что этот сыр — поистине дар богов, — перевела Мэгги.

Золтан недоверчиво сморщил нос.

— Господин также оставил записку, — добавила консьержка, протягивая большой твердый конверт — в таких обычно посылают свадебные приглашения. На одной стороне было написано: «Comte et Comtesse de Bosquieres»,[90] далее следовало непонятное название — вероятно, того самого небольшого «шато» в Дордони. Она перевернула конверт. На обратной стороне было небрежно нацарапано от руки: «Я остановился в отеле „Крильон“ и буду hors de joie,[91] если снова увижу вас». Подпись: Люк де Боскьер.