Итальянские маршруты Андрея Тарковского - Лев Александрович Наумов

фильме.

Здесь следует упомянуть, что отказом от съёмок в СССР не вполне были довольны даже итальянцы, привыкшие действовать по контрактам и, определённо, не имевшие умысла саботировать договорённости.

Так или иначе, лёд в беседе с Сизовым был растоплен, и далее разговор пошёл лучше. Тарковский признался, что совершенно не доверяет Ермашу. Директор «Мосфильма» настаивал: обязательно надо приехать в Москву, хотя бы «для галочки», чтобы никто не волновался так, как сейчас, ведь уже ходят слухи, будто Андрей не вернётся. На это режиссёр усмехнулся: такие сплетни ходили всегда и что изменит его визит на несколько дней? Потом ведь ему опять придётся лететь в Италию. Правда?.. Сизов изменился в лице. Тарковский почувствовал, что собеседник знал: обратно его выпускать никто не собирается. Но как странно: отечественных чиновников совсем не пугал грандиозный масштаб скандала, который начался бы в этом случае. Скорее всего, Бондарчуку и другим режиссёрам на десятилетие пришлось бы забыть о совместных картинах. «Траурное настроение у советских», — резюмировал Андрей.

Так или иначе, Сизов обещал продлить визу Ларисе до апреля, чем лишний раз подтвердил, что, в принципе, все формальности элементарно решаются и никому для этого не нужно возвращаться в Москву. Тарковский попросил пролонгировать им обоим пребывание до мая, но этого директор «Мосфильма» уже не мог.

В завершение разговора глава студии вновь напомнил режиссёру написать заявление на получение гаража, а также обещал скорый запуск фильма про Достоевского и даже экранизацию «Идиота». Всё это Андрей слышал слишком много раз, а потому воспринимал, как «замануху». Впрочем, дело ещё и в том, что он сам остыл, например, к затее постановки картины про князя Мышкина. В одном из разговоров[710] с Ольгой Сурковой Тарковский признался, что ему кажется нелепостью, если он возьмётся теперь за «Идиота». Хотя в дневнике временами он продолжал писать об этой экранизации.

Однако скорее всего на этот раз предложения Сизова имели под собой основания. В конце концов, если бы режиссёр вернулся, его надо было бы чем-то официально занять в Москве, ведь к нему приковано международное внимание. Но вот стоили ли эти давние, вымотавшие душу замыслы новой работы в Италии? Для Тарковского, безусловно, нет, потому сразу после отъезда директора «Мосфильма» он собрался писать заявки на «Гамлета», «Ведьму» или «Жизнь после жизни». Также следовало подписать контракт на чтение лекций в Риме или договориться о сотрудничестве с флорентийским фестивалем… Режиссёр решил собрать все свои идеи вместе в одной тетради, чтобы с ними можно было удобнее и эффективнее работать, поскольку дневник — не самая подходящая форма организации творческих затей. Несмотря на довольно скверное самочувствие и огромную усталость после фильма, Тарковский хотел «не мочь», попросту не иметь возможности уехать из Италии. Не забыты и давние замыслы: ответил[711] Николай Двигубский, он готов работать художником в оперной постановке «Борис Годунов». Вскоре[712] состоится встреча режиссёра с сэром Джоном Тули — рыцарем Её Величества, а также директором лондонского Королевского театра Ковент-Гарден. Тули будет занимать этот пост вплоть до 1988 года. В то же время из Берлина поступали отрадные новости: Гамбаров хотел купить сценарий «Гофманианы». Тарковский объявил цену в пятьдесят тысяч долларов[713] и переживал, не продешевил ли.

Имея договор на ту или иную работу, режиссёр планировал попросить продления пребывания в Италии на два с половиной года. По большому счёту, это и так бы уже выглядело, как невозвращение. Вряд ли советская сторона ответила бы согласием, но в случае отказа Андрей намеревался сказать, что, как ни жаль, у него нет другого выхода и он будет просить свободный паспорт. Впрочем, что значит «намеревался»?.. Пока это лишь запись в дневнике от 17 февраля.

Сизов улетел в Москву 16-го, ничего не зная о планах Тарковского. Удивительно, но директор «Мосфильма» даже согласился прихватить с собой посылки с лекарствами и вещами для тёщи и сына режиссёра. Несмотря на хорошее окончание их встречи, всё-таки его согласие выглядело странным, что отметил даже Андрей. Впрочем, ничуть не менее странным было его об этом просить. И уж странностью, выходящей из ряда вон, кажется то, что Тарковский спрятал драгоценное кольцо в баночку с одним из лекарств, ничего не сказав об этом Сизову. Трудно даже представить масштаб последствий, если бы контрабанду обнаружили. Расчет был исключительно на то, что багаж членов советской делегации практически не досматривался. Пронесло.

Заметим, что «Ностальгия» стала зияющей раной в итало-советских отношениях и совсем скоро, в конце месяца, уже делегация «RAI» во главе с Канепари отправилась в Москву.

В середине февраля Тарковский показывал материал будущего фильма Гуэрре. Это был даже не черновой монтаж, а сырые исходники, собранные в последовательность длительностью два часа тридцать три минуты. Реакция сценариста Андрея удивила, он отметил[714], что Тонино рассуждает, как мосфильмовский редактор, не понимающий отличий рабочих материалов от смонтированной картины с точно подрезанными границами эпизодов. Похоже, никто из местных кинематографистов никогда ему не показывал ничего подобного. Может, так не принято на Западе? И если сам режиссёр знает, как что следует монтировать, если стороннее мнение сценариста не нужно, то для чего, собственно, показывать? Андрей находился в противоречии со всем окружающим. Единственный позитивный вывод, который он сам сделал при просмотре отснятого, состоял в том, что операторская работа Ланчи на высоте.

Всё это время Тарковский довольно скверно себя чувствовал, жаловался на головные и сердечные боли, а также трудности в работе: «Не монтируется Дом Доменико»[715]. Заметим, что названную проблему решить так и не удастся, о чём свидетельствует последовательность эпизодов 23–24–25, в которой Горчаков будто переносится из комнаты «безумца» в большой зал, а потом обратно.

19 февраля режиссёр с женой ходили на премьеру фильма Франко Дзеффирелли «Травиата» — экранизацию оперы Джузеппе Верди с Пласидо Доминго. Интерес Тарковского вовсе не был связан с самим произведением или тем, что он намеревался работать над оперным материалом. Всё дело в том, что на премьере должен был присутствовать Пертини, которому Андрей уже писал, а лично представлен так и не был. Режиссёр хотел познакомиться с президентом, но тот на мероприятие не явился. Саму картину Тарковский назвал «чудовищной».

В тот же день супруги, а также Франко Терилли и Андреа Кризанти ездили в Монтерано. Всё-таки, похоже, это место не оставило режиссёра равнодушным, раз он решил вернуться.

20 февраля Тарковский написал заявку на «Гамлета» и принялся за «Ведьму», бумаги по которой будут готовы 27-го. Похоже, что экранизация Шекспира в тот период имела для Андрея первостепенное