Тайны Парижа - Пьер Понсон дю Террайль

— Это правда, — согласился маркиз, нахмурив брови, — я не мог бы выдать такую сумму без ее согласия.

— Вы ошибаетесь.

— Я… ошибаюсь?

— Да, потому что я привезла вам эту сумму.

— Вы!

Фульмен утвердительно кивнула головой.

— Но ведь я не знаком с вами! — вскричал маркиз, до крайности удивленный.

— Вам и не нужно знать, кто я. Я привезла вам деньги, которые одалживаю вам без всяких формальностей, кроме расписки в получении. Вы будете платить по пять процентов годовых и уплачивать капитальную сумму частями по одной десятой в какие сроки вам угодно.

Говоря это, Фульмен открыла бумажник из красного сафьяна и вынула оттуда два векселя банкирского дома «Ротшильд и К0» в Лондоне на дом Ротшильда в Париже, по двести пятьдесят тысяч франков каждый, уплата по которым должна была быть произведена через три дня по предъявлении.

Эммануэлю показалось, что он бредит.

— Сударыня, — сказал он наконец, — как ни ужасно мое положение…

— Именно ужасно, — перебила его Фульмен, — и я сейчас скажу вам содержание письма, за которое вы так дорого должны заплатить.

Маркиз сначала побледнел, потом лицо его вспыхнуло, и он сказал:

— Как ни ужасно мое положение, но я не могу принять деньги от незнакомого друга…

— Это вовсе не друг ваш, — возразила Фульмен.

— Кто же в таком случае?

— Слушайте, маркиз, — продолжала Фульмен, — позвольте мне сказать вам только одно слово, потому что более я ничего не имею права сообщить вам: улица Сент-Андре, мансарда улицы Масон-Сорбонна, ваш отель, Венсенский лес, где вы должны драться завтра, — все это составляет шахматную доску, на которой вы, ваш противник и Блида не более как пешки. Есть два лица, которые ведут между собою борьбу из-за вас.

Эммануэль вздрогнул и бросил на Фульмен взгляд, полный беспокойства. Фульмен прибавила:

— Одно из них, господин Шаламбель маркиз де Флар, наметило вас как предмет мщения и будет преследовать вас без пощады. Другое то, от которого я являюсь, прислало вам эту сумму, которую вы не знали, где достать, и это лицо к вашим услугам, так как первое против вас. Оно защищает вас, потому что вас хотят погубить.

— А кто победит?

— Одному Богу известно!

Фульмен была невозмутимо спокойна и торжественна. Эммануэль вздрогнул.

— Слушайте, — продолжала Фульмен, — я дам вам последний совет: возьмите эти пятьсот тысяч франков, выкупите письмо, которое необходимо во что бы ни стало уничтожить, деритесь с оскорбленным вами человеком, затем посадите вашу жену и детей в почтовую карету и уезжайте вместе с ними.

— Что вы говорите, Боже мой?

— Поезжайте в Италию, в Архипелаг, отправляйтесь в Азию, на край света, если это необходимо, и постарайтесь избегнуть роковой судьбы, преследующей вас.

— Но что же это за судьба? — вскричал маркиз хриплым голосом.

— Клятва, которой я связана, не дает мне права сказать это. Прощайте, маркиз.

Фульмен положила на стол векселя и прибавила:

— Вы напишете мне расписку?

— Но, сударыня… — пробормотал он, все еще колеблясь.

— Именем вашей жены и детей умоляю вас принять эти деньги, — сказала она.

Маркиз взял перо и написал расписку в получении двух векселей на дом Ротшильда. Затем он подписался и отдал расписку Фульмен, которая спрятала ее в красный сафьяновый бумажник, простилась и направилась к двери.

— Кому же я должен буду выплатить эту сумму? — спросил маркиз.

— Через год с этой распиской к вам явится человек, и вы условитесь с ним относительно следующих сроков платежа.

И уже на пороге Фульмен спросила:

— Послушайте, еще одно слово.

— Спрашивайте…

— Вы очень хотите драться с Фредериком Дюлонгом?

— С этим грубияном! Разумеется, нет.

— Ну, так уезжайте сегодня ночью, уезжайте сейчас… Эммануэль отрицательно покачал головой.

— Это невозможно, — сказал он.

— Почему?

— Меня сочтут за труса.

— Так прощайте, сударь, — сказала Фульмен, — и да отстранит Господь грозу, собирающуюся над вашей головой.

Фульмен вышла, а Эммануэль спросил себя: уж не грезят ли он. Но векселя, лежавшие перед ним, напомнили ему о действительности.

— Все это очень странно, необъяснимо… — прошептал он. — Кто это лицо, преследующее меня? Неужели у меня есть враг?

Этот вопрос, заданный им самому себе, заставил его мучительно вздрогнуть.

В первый раз этот доселе счастливый человек испугался, увидав угрожающую ему беду, обратился к своей совести, так долго молчавшей, и начал разбираться в своих воспоминаниях, отыскивая между ними наполовину уже забытые имена тех, которые погибли от руки ужасной ассоциации «Друзей шпаги». Все те, которых наметило себе в жертвы это ужасное общество, уже в могилах, а мертвые не мстят… Кто же в таком случае преследует его? Маркиз Эммануэль Шаламбель де Флар-Монгори провел бессонную мучительную ночь, и, когда старик Жан вошел в его комнату, чтобы разбудить его, он застал маркиза сидящим на кровати, опустив голову на руки, с мутными и неподвижными глазами.

— Барин, — сказал Жан, — вы приказали мне разбудить себя в половине седьмого.

— Хорошо, одень меня и вели заложить карету да положи в нее пару шпаг.

— О, Господи! — вскричал испуганный Жан. — Барин дерется?

— Да, — сухо ответил Эммануэль. — И у меня нет секундантов. Но отельный швейцар и берейтор оба военные, а берейтор даже с орденом. Пойди и прикажи им одеться. Это почтенные люди, и они вполне могут быть моими секундантами. «И притом будут вполне подходящими, — мысленно добавил Эммануэль, — этому дуралею, который тащит меня к барьеру».

Маркиз вскочил с постели, охваченный лихорадочной энергией, какая бывает у людей, ставящих свою жизнь на карту.

XXVI

Две минуты спустя г-н Шаламбель де Флар-Монгори был уже одет. Эммануэль привык к ранним выходам из дома и к дуэлям, и в таких случаях всегда одевался крайне изысканно.

Но когда все мелочи туалета были окончены, шпаги положены в карету, швейцар и берейтор снаряжены в путь, словом, когда было все готово, маркиз вдруг почувствовал ужасную тоску. Он вспомнил о жене и детях. Неужели он уедет, не взглянув на них, может быть, в последний раз, не запечатлев на их челе последнего поцелуя? Эммануэль, прежде храбрый и отважный, испугался… он страшился быть убитым, вспоминая о трех дорогих ему существах, приносивших ему в течение семи лет столько счастья.

— Нет, нет, — сказал он себе, — я хочу видеть своих детей.

Маленькие девочки спали на одной кровати в комнате, смежной со спальней их матери.