Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Алана Инош

– Ну, красотка. – Радимира хлопнула молодую лучницу по плечу. – Напишу на имя государыни доклад о твоём подвиге. Награду получишь.

Ночь выдалась бессонной и жаркой: охваченных бешенством отчаяния навиев выкуривали из города и сгоняли в обнесённые зачарованной нитью кучки – пригодилась волшебная пряжа Берёзки. Всего в живых под Зимградом осталось около пятисот вражеских воинов.

Лучи утренней зари осветили унылый вид разрушенной столицы. Кошки разбирали завалы и вытаскивали оттуда погибших и раненых; улицы оглашал женский плач, от которого сердце Радимиры покрывалось ледяной корочкой ожесточения… Истекающая кровью маленькая темноволосая девочка хрипела, придавленная деревянной балкой. Радимиру обожгло гневом и жалостью, и она, отбросив балку, осторожно приподняла малышку. Её затуманенные болью глазки мертвенно отражали небо, а в движениях посеревших губ угадывалось слово «матушка».

– Звери… Просто звери, – вырвалось у Радимиры сквозь стиснутые клыки. – Сейчас, сейчас, моя маленькая… Я попробую что-нибудь сделать.

– Не шевели её, у неё хребет сломан, – раздался вдруг сильный, как горная река, и такой же чистый, молодой голос.

Женщина-кошка подняла глаза… К ней в серебристо-седых лучах блёкло-розовой зари шагала ОНА – пристально-синеокая, с чёрной косой, неотвратимая и прекрасная, только вместо цветущего моря высокой травы она торжествующе и властно рассекала холодные струи тумана – неостановимая и неуязвимая победительница.

– Олянка? – сорвалось с губ Радимиры, поражённой в грудь тёплым солнечным лучом-стрелой.

Видение усмехнулось и оказалось незнакомой молодой навьей, почему-то не боявшейся дневного света. Её ошеломительная, снежно-свежая, сиятельная и величественная красота обрушилась на Радимиру горным оползнем, и она безропотно отдала девочку. Навья склонилась над ребёнком, и щёточки её опущенных ресниц лоснились собольим мехом. На ней был серый женский навий кафтан и чёрные сапоги выше колен, а на плечах небрежно висел незастёгнутый опашень местного, воронецкого пошива.

– Я – костоправка, – сказала эта красавица, пробегая чуткими пальцами с длинными, хищно заострёнными ногтями по телу девочки. – На бедняжке живого места нет… Сейчас я всё сделаю, потерпи, крошка.

Верхняя губа незнакомки дрогнула, открывая белоснежный клыкастый оскал, прекрасное лицо застыло в напряжённой сосредоточенности, а в следующий миг девочка вскрикнула от боли, дёрнувшись всем телом.

– Сейчас, сейчас всё пройдёт, – ласково зашептала навья, доставая из мешочка на шее радужно переливающийся прозрачный камень.

Таких самоцветов Радимира никогда не видела и названия им не знала. Навья прикладывала камень к местам переломов и внутренних повреждений, и он отзывался тёплым, солнечно-мягким сиянием. Девочка перестала кричать, из её глаз ушёл мертвенный туман боли, а вскоре она смогла и подняться на ноги, как ни в чём не бывало. Такого чудесного мгновенного исцеления не давал даже самый мощный поток света Лалады.

– Матушка! – заплакала девочка, принимаясь вдруг царапать брёвна. – Там мои матушка с батюшкой, сестрицы и братец!

Хлёсткая синь глаз навьи огрела Радимиру, будто кнут.

– Ну, что стоишь? Помогай!

Её светлоокой власти хотелось подчиняться безоговорочно, и Радимира расшвыривала брёвна, совсем не чувствуя их веса. Незнакомка тоже оказалась не из хилого десятка – ворочала тяжёлые балки, будто тростинки: в ней дышала сила оборотня, но совсем не злобная и не опасная, хоть и внушающая уважение. Вдвоём они разобрали завал и нашли под ним едва живых родителей девочки; её сестрёнок и годовалого братца тоже удалось найти, но одна из девочек была мертва: её измятая, окровавленная грудь и пробитый череп не оставляли никаких сомнений, что тут не поможет даже волшебный камень. Навья сокрушённо склонилась над тельцем, коснулась бледного, разглаженного неземным покоем личика, вздохнула… Смахнув светлую слезинку со щеки, она принялась исцелять оставшихся в живых людей. Не касаясь их и пальцем, одним усилием стиснутых челюстей и оскаленных клыков она складывала переломы, а камень восстанавливал искалеченные тела на глазах у потрясённой Радимиры.

– Надо собрать все шатры, ковры и одеяла – все, какие только найдёте в округе, – сказала навья. – Люди остались без крова, им надо где-то ночевать и обогреваться.

– Погоди… Ты откуда взялась-то, умная такая? – хмыкнула, немного опомнившись, Радимира. – И почему твои глаза не боятся дневного света? Ты ж вроде навья…

– Я – Рамут, дочь Северги, – ответила красавица. – Этот камень – сердце моей матери. Я приложила его к своим глазам, и они стали видеть днём.

– Сердце? – Радимира склонилась к тепло переливавшемуся в ладони навьи самоцвету. – Кем же была твоя матушка, что её сердце – такое чудотворное?

– Она была воином, – сказала Рамут.

От тепла их соприкоснувшихся рук камень засиял ярче, и Радимира утонула в чистой, как небо над горными вершинами в солнечный день, синеве глаз навьи. А та вдруг пошатнулась, обморочно затрепетав ресницами, но женщина-кошка вовремя успела её подхватить.

– Ты что? Что с тобой?

– Не знаю… – Измученный вздох с уст Рамут коснулся губ Радимиры, а тёплая тяжесть её тела сладко оттягивала руку взволнованной женщины-кошки. – Как будто устала немного. Я три дня без еды.

– Так. Сейчас, погоди.

Это было делом восхитительно простым и приятным: подозвать одну из дружинниц и послать её за калачом и крынкой молока, а потом с теплом у сердца вручить то и другое удивительной навье, совсем не похожей на врага, но до ромашкового трепета, до медовой сладости цветущего луга похожей на Олянку. Открыв было рот, чтобы вцепиться зубами в хлеб, Рамут вдруг спохватилась:

– А Минушь с Драгоной! У меня же там дочки!

Ещё одно чудо жарко обдало сердце Радимиры: подобно дочерям Лалады, Рамут открыла проход в пространстве и шагнула в него. Не веря своим глазам, женщина-кошка последовала за нею и очутилась на широкой полянке у одиноко стоящей сосны… Повсюду снег ещё только начинал таять, а дерево окружала цветущая весна, зелёная, дышащая теплом и хвойно-медовой безмятежностью Тихой Рощи. У подножья сосны плотными кучками белели подснежники, а на её ветках, как в колыбели, уютно устроились две девчушки-навьи – хорошенькие, черноволосые и как две капли воды похожие на Рамут. Нет, не могла раскинуться Тихая Роща в Воронецком княжестве, однако из лоскутьев лопнувшей коры на стволе проступал деревянный лик, исполненный святого покоя. Сосну огибали светлые струи родника, и у Радимиры, погрузившей в тёплую воду пальцы, не осталось сомнений: Тишь пробила себе путь на поверхность за пределами Белых гор. И где – в Воронецкой земле!