Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах - Натан Альтерман

потом открываю сначала и читаю.

Но дело не задалось. Во-первых, содержание дурацкое. Во-вторых, слова для Яали трудные. В-третьих, читаю я неправильно. Надо декламировать медленно, хорошо поставленным громким голосом, произносить фразы нараспев, а перед концом предложения делать паузу, чтобы последнее слово победно выпалил сам Яали.

Ни дать, ни взять — два религиозных фанатика на молитве.

Я взмок.

«Эта книжка не для нас», — сказал я и прямиком отправил ее через окно. Яали захохотал, до того ему понравился мой поступок. Он сгреб остальные книжки, забрался на кресло и выкинул их вслед за первой.

И я начинаю рассказывать ему историю собственного сочинения, выдумывая ее прямо на ходу. В этих невероятных приключениях участвуют все лесные звери: медведь, лис, волк, олень, их чада и домочадцы. Все они гуляют в чаще, едят, пьют, спят и ведут ожесточенные войны. Большинство из них приняли тяжкую насильственную смерть, а оставшиеся в живых обязаны своим спасением моему великодушию. Поскольку не особенно этого заслуживали.

Яали слушает, затаив дыхание и раскрыв глаза. Он жадно ловит каждое слово, даже самое туманное и непонятное не пропускает мимо ушей.

Такой длинной и удивительной сказки ему еще не рассказывали.

Ни одна мелочь не ускользает от его внимания. Если я оставляю на лесной тропе раненое животное, он напоминает о нем, желая знать, что с ним будет дальше. Несколько раз на его глаза наворачивались слезы. Он страшно горевал, когда двое волчат утонули в реке, а лис сожрал кроликов.

У растений тоже свои роли. Гигантские деревья переговариваются со зверями, камыши возводят на престол своего царя и целыми полчищами отправляются на поиски затерянного канала. Колючие кусты терновника собираются на тайное зловещее вече.

Пока я перевожу дух и собираюсь с мыслями для продолжения, ребенок напрягается так, что вот-вот лопнет.

«Ну, как рассказик? Рассказик-то как?» — спрашиваю я время от времени.

В ответ ребенок лишь молча кивает головой, сглатывая слюну. Он уже давно положил ладошку мне на плечо и иногда бессознательно поглаживает меня по волосам. С каждой минутой он любит меня все сильнее. Улучив момент, я решил выяснить, помнит ли он еще своих родителей.

Да помнит он, помнит, «токо ти дальсе яссказяй, ну дальсе, дальсе!»

Мне кажется, что от перевозбуждения у него снова начинается жар. Следующую передышку я использую для того, чтобы заставить его проглотить еще одну таблетку. Малыш безропотно покоряется и даже позволяет смазать горло горьким лекарством.

И я продолжаю. Твердо решив истребить всех персонажей, как флору, так и фауну, я держу слово. Исключение составил единственный волчонок, избегнувший гибели по недосмотру автора.

Возвращение

Дневной Иерусалим не спеша готовился уступить место вечернему. Пора собираться. Я снял с ребенка пижаму и переодел его в вещи из чемодана. Он все еще бледен, глаза ввалились, блестят холодным блеском. За эти три дня он как будто повзрослел.

Прохлада. Ветер остужает город. Кучевые облака жмутся друг к другу и сливаются в большие тучи. Иерусалим вступает в другой сезон и, как змея, меняет кожу.

Я посадил Яали на плечо, подхватил чемодан, и мы отправились к автобусной остановке. Малыш горд, его пытливый взор устремлен ввысь. «Звезды» — сказал он, а я про себя подумал, что за эти дни научился понимать его детский язык.

Автобус медленно карабкался на Гар-а-мнухот, Гору Успокоения. Темные могилы безмолвно встречали сумерки. Город стекал назад, дома уплывали в овраги.

Вид памятников убаюкивал, но пронзительный, немигающий взгляд Яали не давал провалиться в сон. Когда я потребовал, чтобы он меня поцеловал, он подставил мне щеку. Я нехотя чмокнул его, и он снова заговорил о звездах. Водитель включил над окнами мягкую подсветку.

А спустя время мы уже шли в густой темени — Яали на шее, чемодан в руке. Он мертвой хваткой вцепился мне в волосы, спутывая их в колтуны. Я шел быстрым шагом и что-то нервно напевал себе под нос. Из мрака выступили два силуэта. Они сняли у меня с шеи ребенка, забрали чемодан, дружески потрепали по плечу.

«Здорово, лунатик. По-моему, Яали его доконал…» — раздался насмешливый голос Зеэва.

На мне живого места нет. Ребенок снова в родительских объятиях. А я снова повержен.

Она стояла рядом, тихая, худенькая, в наброшенном на плечи свитере, на ногах… босоножки. Блестящие, распахнутые в ночь глаза ее улыбаются. И такая умиротворенность… Ребенок на руках у матери, прильнул головой к ее груди.

«Ну, как успехи?» — спросил я, симулируя бодрость духа.

Он принялся нудно рассказывать что-то насчет доставшихся им билетов и прочую экзаменационную ерунду. Я не слушал его. Я желал им провала, чтобы они поскорее убрались из города.

Они потащили меня в гостиницу, усадили в глубокое кресло. Здесь я разглядел их как следует: бледные осунувшиеся лица, под глазами темные круги — результат бессонных ночей. А они с нескрываемым изумлением и беспокойством глядели то на меня, то на ребенка. Что я с ним сделал? Что он сотворил со мной? Я встал и подошел к зеркалу — на меня смотрел мужчина с ввалившимися щеками и противной трехдневной щетиной. Ребенок, не поворачивая головы и по обыкновению храня молчание, следил за мной одними глазами.

Черед объяснений настал.