Итальянские маршруты Андрея Тарковского - Лев Александрович Наумов

вперёд отношения протагониста и антагониста. Но новацией является то, что они суть одно.

Безусловно, между писателем и «безумцем» есть персональные отличия. Например, Доменико оказывается человеком несколько более последовательным, цельным и радикальным. Он действует, тогда как Горчаков больше наблюдает, нехотя получает впечатления, размышляет и именно потому сомневается. Сумасшедший же уверен.

Для переходной связки эпизод 52 вновь крайне длинный — целых три минуты, хотя особенных событий в нём нет. Точнее, они не видны, поскольку не визуализируемы в принципе. Дополнительным признаком того, что нечто активно происходит не только в «реальности» фильма, но и в неком спиритуальном пространстве «Ностальгии», становятся слова сопровождающего: он говорит, будто не сомневался, что писатель сегодня не уедет из Италии. Почему? Что указывало на это? Только если интуиция.

Горчаков выходит из внутреннего двора, закуривает, у него покалывает сердце, он выкидывает сигарету, смотрит по сторонам. В этот момент Андрей наполнен мыслями или предчувствиями, однако кино не в силах сказать об этом конкретно. Поскольку Янковский всё-таки вышел на виа Кондотти, для съёмок улицу пришлось перекрывать. Снаружи на доме 61, вдобавок к ювелирному магазину и бутику тканей, видна ещё и вывеска модного лейбла «Lacetti».

Эпизоды 53 и 55 снимались в последней четырнадцатой локации, на Капитолийской площади, ансамбль которой проектировал Микеланджело по личной просьбе папы Павла III. Показывая столицу Карлу V, понтифик был шокирован тем, в каком чудовищном и запущенном состоянии пребывает Капитолийский холм, потому пригласил Буонарроти. Зодчий также является автором проектов всех трёх зданий, обрамляющих пьяццу с трёх сторон — Дворца сенаторов, Дворца консерваторов и в точности повторяющего его Нового дворца. К сожалению, сам Микеланджело не дожил до того момента, когда площадь обрела задуманный им вид.

В центре размещается статуя Марка Аврелия. Она не производит впечатления монументальной скульптуры, поскольку выполнена в скромном масштабе два к одному, однако воплощает всю историю латинского мира. Это копия монумента II века, то есть прижизненного изваяния последнего из «пяти хороших» императоров Рима, при которых государство достигло наибольшего расцвета.

Статуя чудом сохранилась благодаря казусу. В Средние века множество подобных образцов зодчества погибло в пылу борьбы католической церкви с язычеством, но эту скульптуру по ошибке сочли за монументом Константина Великого, который был канонизирован как раз за распространение христианства. Так или иначе, вопреки голословным утверждениям отдельных источников, Микеланджело не имеет отношения к изготовлению изваяния, он делал лишь постамент.

Взор Марка Аврелия обращён в ту сторону, которую не закрывает ни один из трёх дворцов. Капитолийский холм — самый низкий из семи римских возвышенностей, но его свойство — не величина, а величие. И хоть отсюда открывается удивительный вид, выбор режиссёром этого места обусловлен не его эстетическими качествами, а историческим символизмом акта Доменико на статуе последнего «хорошего» императора.

«Безумец» забирается на монумент и произносит пламенную речь. В эпизоде 51 Эуджения говорит Горчакову, что в смысле зажигательности публичного выступления он похож на Фиделя Кастро. Это лишний раз подчёркивает, насколько превратно она понимает происходящее.

Уверенность и напор речи Доменико заставляет вспомнить его слова, полные раскаяния, которые неожиданно звучат из уст Андрея в эпизоде 45. Если бы оратор, действительно, сожалел, он не был бы сейчас столь уверен в собственной правоте. Впрочем, может это и есть безумие?

В свете содержания монолога, нельзя не вспомнить запись режиссёра от 5 сентября 1970 года: «Человек разобщён. Казалось бы, общее дело может стать принципом его объединения, целокупности. Но это — ложная мысль. Ибо уже 50 лет люди воруют, лицемерят, то есть едины в сознании своего призвания, а единения нет. Делом людей можно объединить, только если дела основываются на нравственности, входят в систему идеала, абсолютного. Поэтому труд никогда не сможет быть чем-то возвышающим. Поэтому существует технический прогресс. Если труд — доблесть и нравственная категория, то прогресс реакционен, что уже нелепо». Записанные двенадцатью годами ранее мысли ещё далеки от доктрины Доменико, однако тезис «человек разобщён» уже звучит.

Фразу «безумца»: «Кто-то должен воскликнуть, что мы построим пирамиды! И неважно, если потом мы их не построим!» — режиссёр пояснит в интервью[685], данном уже после окончания работы даже над «Жертвоприношением»: «Человек должен стремиться к духовному величию. Он должен оставить после себя тайны, которые другие будут разгадывать миллионы лет спустя, а не руины, которые будут вспоминать как последствие катастроф…» Тарковский в очередной раз вкладывает в уста персонажа собственную концепцию и проясняет, почему неоднозначность, загадочность и монументальная объективность пирамид — неотъемлемая черта его кинематографа.

Разумеется, Доменико стоит не на оригинальной статуе императора, для съёмок была изготовлена нарочито неумелая, даже несколько комичная… не то, что копия, а вариация фигуры Марка Аврелия. Скорее всего это было сделано умышленно, ведь такое изваяние прекрасно гармонирует с образом оратора, а также транспарантом: «Мы не сумасшедшие, мы серьёзные», — висящим на Дворце консерваторов позади[686].

Кто эти «мы»? Кто держит плакаты «Завтра конец света» и «Думайте!»? Очевидно, что Доменико не один. Его аудитория невелика и преимущественно её составляют такие же «безумцы», как он сам.

Из рукотворных объектов Тарковский особенно любил лестницы, в его поздних фильмах они возникают всё чаще, а в «Жертвоприношении» вообще становятся одним из ключевых образов. На это можно взглянуть, как на своеобразную форму спора Андрея с Сергеем Эйзенштейном, сделавшим Потёмкинскую лестницу одной из краеугольных локаций в истории кино.

В «Ностальгии» их целых три, и все — на Капитолийском холме. Часть слушателей Доменико режиссёр очень кинематографично размещает на ступенях, расположенных за Дворцом консерваторов и Новым дворцом. В действительности, людям, стоящим там, почти не было бы видно и слышно человека, выступающего на статуе Марка Аврелия, но кадры получились крайне живописными. Впрочем, эта композиция в духе Алена Рене родилась вынужденно, Тарковский планировал использовать многолюдную массовку, но на неё банально не хватило денег. Вдобавок, в эпизоде 55 Эуджения прибегает посмотреть на Доменико по лестнице Конкордат. Впрочем, об этом позже.

Со своей трибуны «безумец» произносит следующие слова: «Голос какого предка говорит во мне? Я не могу примирить свои мысли со своим телом. Вот почему я не могу быть всегда одним и тем же. В единый миг я могу ощутить бесконечное множество явлений. Истинное зло нашего времени состоит в том, что не осталось больше великих учителей. Мы должны вслушиваться в голоса, которые лишь кажутся нам бесполезными. Нужно, чтобы наш мозг, загаженный канализацией, школьной рутиной, страховкой, снова отозвался на гудение насекомых. Надо, чтобы наши глаза, уши, чтобы все мы напитались тем, что лежит у истоков великой мечты. Кто-то должен