Искалеченный мир - Вадим Громов

Поменявшийся местами с Лихо Алмаз уверенно вёл «Горыныча» в быстро густеющих сумерках не самого безобидного фиолетового колера, приближаясь к МКАДу. После далёких от человеколюбия выкрутасов Сдвига, способных вызвать у душевно не стойких индивидуумов мгновенное помутнение рассудка, население бывшей златоглавой сократилось до двух с четвертью миллионов. Против тринадцати с лишком миллионов, проживавших до катаклизма. Окраины опустели, народишко перебрался поближе к центру, пережив все прелести, сопутствующие этому аналогу Смутного времени. Мародёрство, грабежи, разброд в умах, неуверенность в завтрашнем дне. Одним словом, всё то, что было описано в фантастическом ширпотребе, так беззаветно любимом Книжником. И в один (прекрасный, ага…) день ставшее доподлинной реальностью.

В общих чертах бывшая Первопрестольная являла собой некое относительно удачное подобие Суровцев с поправкой на некоторые критерии, конечно же. Управлять трёхтысячным посёлком или городом, где население, пусть и сократившееся в разы, но превышает два миллиона? Что вы выберете, учитывая то, что экологическая, экономическая, политическая и прочие обстановки изменились кардинально? Вот то-то…

— До центра бы добраться… А то не люблю ночевать на улице, тем более — в незнакомой местности, — сказал Шатун. — Неуютно мне.

— Не помешало бы. — Алмаз неторопливо преодолел преграду в виде лежащего поперёк дороги фонарного столба. — Думаю, доберёмся, места цивилизованные. Это дальше — вольному воля, а здесь, если, конечно, верить нашему «детектору лжи», вполне порядочные люди обитают.

— Во всяком случае, месяца три назад они такими вроде бы являлись. — Лихо с лёгкой задумчивостью кивнула головой. — Но в связи с недавними событиями могут возникнуть некоторые варианты. Вот так навяжет судьбина узелочков — а ты мучаешься. Особенно если перед этим все ногти до мяса обкусал… Ладно, до ближайшего поста дотянем — а там и заночуем. С утречка двинемся, я вас с государственным мужем познакомлю. Смокинги и вытягивание во фрунт необязательны, достаточно кивать головой, особенно когда он про единую и неделимую балаболить будет. И между вами сразу же установится чуткое и законченное понимание… Вон, Книжника вперёд пустим — он у нас мальчонка начитанный. Пойдёшь, Книжник, со всем пылом на амбразуру государственности?

— Для вас, мадам, готов что угодно. — Очкарик вызывающе прищурился, словно впереди уже замаячила та самая пресловутая амбразура. — Даже «кляксу» наизнанку выверну. Не говоря уж о небольшой политической дискуссии.

— Теперь я точно знаю, что наша миссия обречена на успех. — Лихо улыбнулась уголком рта. — Когда такие люди в стране и рядом есть. Алмазик, сверни сейчас направо и — до упора. Должен быть пост, если меня память не подводит.

Глава седьмая

Пост и точно обнаружился ровнёхонько там, где его и ожидала встретить Лихо. Алмаз остановил «Горыныча» метрах в пятидесяти от него, пригасил фары. Луч прожектора, бьющий с другой стороны, прошёлся по кабине внедорожника и замер в паре метров от капота. Впереди маячили определённо напряжённые фигуры с оружием на изготовку. Шатун насупленно глядел в сторону поста, потом повернулся; в глазах стоял вопрос, обращённый сразу ко всем.

— Сидите! Должны тут знакомые физиономии обретаться. Не дёргайтесь зря. — Лихо открыла дверь и неспешно выбралась наружу. Прожектор пополз вверх, освещая блондинку с ног до головы.

— Лихо, никак ты? — Голос, донесшийся от поста, был хриплым, словно простуженным, в довесок ко всему — иногда проглатывающим окончания слов. — Или у меня со зрением какая-то ахинея приключилась? А с лицом у тебя что? Надеюсь, что тот, кто это сделал, умер быстро и безболезненно.

— Неужели я вновь слышу этот неповторимый, полный чувственной эротичности голос Бубы Полушкина? — без малейшей иронии крикнула в ответ Лихо, и со стороны поста послышался явственный гогот пары глоток, впрочем, тут же смолкший. Лихо терпеливо ждала.

— А где Глыба? — послышался новый вопрос. — Первый раз я тебя без Андреича вижу, так что не посетуй на формальности…

— А нету больше Глыбы, — меланхолично проинформировала Лихо собеседника. — Такая вот печальная новость. Мне долго ещё изображать утомлённую прожекторным светом, не подскажешь?

— С тобой кто?

— Свои. Суровцевские.

— Ладно, проезжайте. Только без глупостей.

— Как скажете, милейший. Хотя я ещё могу постоять и послушать ваш неотразимый голос, от которого девичье сердце тает, словно сосулька в заднице сталевара со стажем…

На посту снова заржали и так же быстро заткнулись. Лихо махнула внимательно, но безо всякой нервозности следящему за происходящим Алмазу. «Горыныч» тут же зарокотал движком и медленно поехал в сторону поста. Лихо не стала садиться в машину, топая на пару метров впереди.

Сумерки уже почти перешли в полночь, и видимость вокруг была без малого нулевая. Почему-то приход Сдвига в наибольшей степени коснулся дня, оставив почти нетронутой ночь. Разве что иногда делая ночи непроницаемо тёмными, и темнота эта была концентрированной, долгой. С которой не справлялись приборы ночного видения, и самые яркие фонари вязли, пробивая лишь с десяток метров кромешной черноты. Одна радость, что многочисленные порождения Сдвига по каким-то причинам старались не высовывать клювы и прочие носопырки именно в такие ночи, плотно залегая в своих убежищах. А к людям, оказавшимся на свежем воздухе в такую ночь, на следующее утро в гости заваливалась лютая депрессия, длившаяся до вечера. Конечно же, нормальный командир старался беречь своих людей и избегать излишней жизнедеятельности на свежем воздухе. Но в данном случае можно не беспокоиться лишь за местную фауну, которая, как уже было сказано, вряд ли пойдёт шастать в непроглядной темноте. Но как быть с некоторыми гомо сапиенсами, которым такая погода была в самый раз для того, чтобы отчебучить какую-нибудь гадость на чужой территории? Вот и приходится жертвовать личным самочувствием на будущий день во благо общественной безопасности. Впрочем, те же толковые командиры старались загонять на такие дежурства только провинившихся, дабы те дерьмовым самочувствием искупали свою вину. И в следующий раз трижды думали, прежде чем выкинуть какой-нибудь непорядок, могущий привести к неурочному дежурству в «тёмную-тёмную ночь». И ведь способствовала образцовой дисциплинке подобная мера, знаете ли…

Как бы то ни было, Лихо мимолетно посочувствовала тем, кому выпало сегодняшнее дежурство. Сама попадала несколько раз, как же было препогано впоследствии, это что-то… Никому не пожелаешь.

Буба Полушкин стоял, мрачно сопя в роскошные, как у гусара-сердцееда, усы. Невысокого росточка, чем-то неуловимо напоминающий покойного дядю Книжника, он смотрел, как приближается Лихо, демонстрирующая тотальное безразличие к его уязвлённой гордости.

— Я вас ничем не огорчила? — мимоходом поинтересовалась блондинка, широко и наивно раскрыв глаза. — Порой мне говорят, что я ужасно воспитана… Сама страдаю, и никто не в состоянии утешить!

— Иди-иди… Без комментариев, — пробурчал Полушкин, стараясь не глядеть на неё, уделяя львиную долю внимания проезжающему мимо «Горынычу».

Лихо, насквозь проигнорировав высказывание командира поста, остановилась прямиком напротив него, глядя с восторженной доброжелательностью. Лицо Бубы медленно становилось насыщенно пунцовым. Сзади раздались негромкие смешки, и от одного из маячащих там силуэтов долетело сдавленное: «Прищемили Бубу…»

— Кому Буба, а кому — Яков Миронович Блотнер! — Роняя слова в темноту чугунными гирьками, Буба покосился за спину. — Или мне повторить?

Ответом стало извиняющееся покашливание, доказывающее, что авторитет у отца-командира, отвечающего за данный пропускной пункт, всё-таки имеется. Хотя и не совсем железобетонный.

— Чего тебе надобно, белобрысая? — обречённо вопросил Яков Миронович. — Не стой над душой, сама понимаешь, какое утречко поджидает. Спрашивай, ежели чего накипело, и отвали. Ну?

— Как дела? — Блондинка перестала валять дурака и смотрела цепко, неотрывно. — Что-то вы сегодня в расхристанных чувствах, я уж думала — не пустите на ночлег. Случилось что?

— Да никак дела, — печально раскололся Буба. — Вообще никак. Такое ощущение, что плющить нас начнёт ещё задолго до рассвета. И непонятно — с чего бы такие мысли? Но витает вокруг, витает, липнет… Ах, да — совсем забыл: «иголка» позавчера крякнулась. С концами.

— То-то я еду и ни рожна не понимаю — чего-то не хватает в пейзаже. — Лихо изумлённо покачала головой. — А, эвон что сотряслось. Наш ответ пизанскому перекосу благополучно накрылся…

Останкинская телебашня, «игла», наклоненная шаловливой ладошкой Сдвига, все двадцать с лишком лет торчала в окружающем пейзаже под углом в семьдесят пять градусов. Не отклонившись от этой величины ни на йоту. Это, собственно, была не единственная «шалость» Сдвига. Но в столице — пожалуй, одна из самых впечатляющих.