Ночной стрелок - Марина Серова

— Кто он? Где его искать? — отрывисто спросил он. — Вы знаете это?

— Углов Виктор Александрович, тридцати восьми лет, военная специальность — разведчик-диверсант, хобби — победитель, по совместительству муж Светланы, находится, как вы понимаете, в Тарасове. Но, учитывая его профессиональную подготовку и исключительные личные качества, боюсь, поймать его без привлечения специальных подразделений и объявления Углова в розыск официально будет невозможно.

— Забудьте про официальный розыск! — оборвал меня Беднов. — Меня интересует только то, что можете сделать вы.

— Я? Должна сказать откровенно — почти ничего. Вот разве что поставить вас в известность, что я теперь знаю ваш секрет, и ваше упорство теряет всякий смысл. — Все это я отбарабанила, глядя Беднову прямо в глаза.

— Что вы имеете в виду? — спросил он вдруг охрипшим голосом.

— То же, что и вы, — сказала я. — Чертежи уникального оружия, которые вы припрятали пятнадцать лет назад…

Беднов выдохнул и, помертвев лицом, опустился на диван. Некоторое время он размышлял, глядя себе под ноги, а потом сказал деревянным голосом:

— Вы немного ошиблись, Юлия Николаевна! Не это главный секрет. Главный секрет — где я их спрятал. А вот этого я не скажу никому и никогда!

— Даже если Углов и дальше будет проливать кровь? — спросила я.

— Да! — не колеблясь, ответил Беднов. — Я не скажу этого, даже если он захочет пролить мою кровь! Понимаете, эта игра зашла слишком далеко. Я или выиграю весь мир, или проиграю все до нитки. И смерть будет здесь не худшим выходом, Юлия Николаевна! — Он посмотрел на меня пылающими глазами и с усмешкой спросил: — Кто рассказал вам о чертежах, Ростовцев?

— Светлана. Ростовцев умер, Андрей Борисович!

Беднов задумчиво покачал головой.

— Вот, значит, как! — сказал он тихо. — Сережка умер… Мир его праху! Собственно, умер он уже давно… Лагерь — это абсолютно не его среда, он не мог там уцелеть! Это тело его чудом выжило, но теперь умерло и оно… Значит, он все рассказал Светлане?

— И ей, и ее мужу, — ответила я. — Ростовцев надеялся, что с вашей помощью Светлана может озолотиться…

— А она что? — с жадным любопытством спросил Беднов.

Я пожала плечами.

— По-моему, Светлана Владимировна абсолютно равнодушна к деньгам, — сказала я совершенно искренне. — И о вас она не думает ни минуты.

— Откуда же взялся этот проходимец? — зло выкрикнул Беднов. — Почему она его не остановила?

— По той же причине, по какой вашей жене никогда не достучаться до вашей души, — сказала я. — Вы оба — законченные эгоисты и хищники.

Эти слова подействовали на Беднова, как холодный душ. Он понял, что увлекся и выказал перед посторонней женщиной то, что всегда пытался скрыть, — он тоже может быть слабым.

Некоторое время Андрей Борисович молчал, а потом, с интересом посмотрев на меня, сказал спокойным и насмешливым голосом:

— Вы всегда так разговариваете со своими клиентами? Любопытный подход к делу! И часто вам дают заказы?

— Без работы я не сижу! — ответила я. — У меня практически стопроцентная раскрываемость.

— А! Ну, тогда, конечно, вы можете себе позволить некоторые вольности! — заметил Беднов. — Что же, я, пожалуй, готов с вами согласиться. Наверное, я на самом деле эгоист и, как вы выразились, хищник. Хотя мне больше нравится то определение, которое вы дали Углову, — победитель. И что же из этого? Весь человеческий род делится на победителей и побежденных. Нельзя же осуждать человека за то, что он не хочет быть в числе последних!

— А по моему мнению, победитель тот, кто сумел прежде всего победить себя, — заявила я. — Победить в себе гордыню, злобу, зависть…

— Это что-то христианское? — с иронией спросил Беднов. — Сейчас стало модно заигрывать с религией… Увы, в этом отношении я скорее убежденный атеист и дарвинист. Меня так учили в школе.

— Тогда вы не станете обижаться, если в процессе естественного отбора ваша особь будет отбракована? — поинтересовалась я.

— Нисколько! Однако я постараюсь не допустить этого, и думаю, что этого не произойдет — ваши надежды напрасны.

— Так думали, наверное, все члены вашей дружной четверки, — сказала я. — Теперь от них не осталось и следа. Вы последний. Одно это должно бы вас насторожить.

Беднов задумчиво опустил голову.

— Да-а, дружная четверка! — протянул он с непонятной интонацией. — Казалось, в таковом качестве мы будем пребывать всегда… Знаете, как мы сблизились? Я был предприимчив и умел крутиться — конечно, в тех рамках, которые оставлял мне закон. Эти качества были заложены во мне с детства — я просто следовал им, и все. Жилось мне неплохо, и при таких обстоятельствах высшее образование меня не привлекало. Зачем? К наукам у меня склонностей не было…

Но судьба привела меня в науку, хотя и с черного хода. Я, как вы знаете, работал завхозом в НИИ радиоэлектроники. Там мы познакомились с Ростовцевым. И стали близкими друзьями — тогда люди сходились очень быстро, особенно если у них были общие интересы. А у нас были общие интересы — мы любили джаз. Я доставал пластинки. Постепенно я сделался своим человеком в этой компании — Ростовцев свел меня со своими коллегами. Так и образовалась эта четверка — Борис Иосифович Гликштейн, шеф лаборатории, Эдик Галкин, младший научный сотрудник, и доктор Ростовцев. Ну, и я — без всяких титулов.

Гликштейн уже тогда был в возрасте, но тоже обожал джаз. Про Эдика и Сергея и говорить не приходится. Мы часто собирались, выпивали вместе, слушали пластинки. Вот уж истинно говорится — сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст! — Беднов криво усмехнулся. — Во время этих посиделок и родилась идея продать на Запад секрет так называемого плазменного оружия…

Такие разработки велись с начала семидесятых годов, но, насколько я знаю, зашли в тупик. Гликштейн же предложил какую-то совершенно оригинальную идею, в корне отличавшуюся от исследований, которые проводились в то время. Втроем они воплотили эту идею в чертежи и расчеты. У них только не было возможности провести практические испытания. Вся работа велась тайно, параллельно с их официальной темой. Но я помню, что все трое были убеждены — принципиально новое оружие массового поражения создано! Они чуть ли не на головах ходили от радости.

Должен заметить, что от меня ничего не скрывалось. Считалось само собой разумеющимся, что каждый в нашей компании имеет право на свою долю в этом проекте. Я ведь тоже помогал им — списывал какие-то дефицитные материалы, добывал аппаратуру, выбивал помещения для опытов — и все это под неусыпным оком КГБ!

Но наконец работа была закончена, и встал вопрос, как переправить ее на Запад, как найти покупателя и прочее. Тогда это было невероятно трудно! Все мы были невыездными, а любой контакт с иностранцем мог кончиться печально. Мы ничего и не успели сделать — об изобретении Гликштейна пронюхали. Собственно, ничего удивительного: мы же не на Луне находились — кто-то наткнулся на бумажку с расчетами, кто-то увидел макет установки… Да и сами ребята наверняка не смогли удержаться, чтобы где-то не намекнуть на свою гениальность. Хорошо, мы догадались перевести все разработки на фотопленку. Кстати, эта работа тоже заняла массу времени — объем был очень большой. Отснятый материал хранился дома у Ростов — цева…

И в один прекрасный день Гликштейн совершенно случайно подслушал обрывок разговора в кабинете директора. Он понял, что нас должны взять с минуты на минуту. Тогда мы вчетвером собрались на экстренное совещание, где было решено — чертежи ликвидировать, молчать как партизаны и, если даже окажемся за решеткой, не сдаваться и ждать своего часа. Никто не верил, что получит большой срок, — надеялись отсидеться годик-другой, — зато в перспективе нас ждали свобода, миллионы и золотые пляжи Флориды. Так нам представлялось. Закавыка была в том, чтобы хорошенько спрятать драгоценные фотопленки — они были единственной нашей надеждой.

На это откомандировали меня. Ростовцев вручил мне ключи от своей квартиры. Я покинул институт за полчаса до трагедии — сказал для отвода глаз, что еду выбивать кирпич для ремонта. На самом деле я поехал домой к Ростовцеву, взял фотопленки, уложил в непроницаемый футляр из легированной стали и стал соображать, где мне это сокровище спрятать…

Все-таки судьба нас хранила — когда я вышел с футляром из подъезда и перешел на другую сторону улицы, к дому Ростовцева подъехала машина, и из нее выскочили люди, в которых за версту можно было угадать агентов. Наверное, в эту минуту начался обыск у всех у нас. Но я спокойно ушел и спокойно сделал свое дело.

Вернувшись в институт, я застал страшный переполох и смятение. Ребята выбрали самый простой способ замести следы — они устроили в лаборатории пожар пятой степени сложности, использовав легковоспламеняющиеся жидкости. Их, конечно, арестовали, но лаборатория выгорела дотла.